Дымовая завеса

День, когда уезжала Дарья, был серым, слякотным, темная морось падала не только с неба, но и с веток деревьев, с крыш, с птиц, перемещавшихся в дожде с места на место, — похоже было, что по уезжающей Дарье горевали не только небо и Широков, но и земля, дома, травы с кустами, воздух забусенного влагой пространства, солнце, пытавшееся пробиться к людям, но увязшее в облаках… Широков раскочегарил уазик получше, чтобы внутри не было холодно, и отвез сестру на вокзал, обнялся с нею, почувствовал, как что-то теплое начало щипать ему уголки глаз…

— Прости, сестричка, если что-то было не так, — пробормотал он неожиданно виновато.

— Мы ждем тебя в Сковородино. И муж мой, и дети, и я. Я — особенно. — Дарья приподнялась на цыпочках, расцеловала Широкова троекратно, по-русски, потом откинулась назад и перекрестила его. — Мы ждем тебя, — повторила она, голос Дарьин дрогнул, наполнился болью, стал хрипловатым и тонким.

Она достала из кармана платок, приложила к глазам.

— Я приеду, Даш, обязательно приеду. — Широков заторопился — его начала подгонять проводница, ширококостная, с орлиным носом женщина средних лет. Взгляд у нее был властным — привыкла дама, чтобы ей подчинялись все, кто попадает в поле ее зрения… Скорые поезда на их станции стояли мало, всего несколько минут, потому проводница так нетерпеливо и строго поглядывала на замешкавшегося провожающего, на пассажирку и с видом важного начальника постукивала сигнальным флажком по раскрытой ладони левой руки. — Приеду вместе с Серым.

— Можешь и Хряпу с Анфиской взять, мы примем всех. Под городом у нас, на Невере, есть небольшая дачка. Если в городе все не разместимся, то за городом нам точно места хватит. Всем!

— Но, Даш, ты же сама сказала, что дачка небольшая, как же все разместимся? — Широков не выдержал, улыбнулся, хотя настроение у него было такое, что улыбка не должна была держаться на лице.

— А в тесноте — не в обиде. — Дарья вновь стерла слезы с глаз. — Есть такая пословица. — Она вцепилась пальцами в поручень и поднялась в вагон.

Подал свой басовитый голос тепловоз, и состав со скрежетом дернулся, трогаясь с места.

Отправился Широков в Сковородино уже весной, в апреле месяце. Все его имущество уложилось в старый, очень крепкий офицерский чемодан и кожаную сумку, имущество Серого — две миски да кое-что из продуктов вместилось в полиэтиленовый пакет.

Честно говоря, Широков думал, что имущества будет больше, но что набралось, то и набралось, сколько посчастливилось ему нажить добра, столько он и нажил (хотя мог бы нажить больше, но чего пенять на судьбу, коли физиономия крива?).

На юге было уже жарко, пахло летом, а в Москве еще только наступала весна. Солнце, едва пробиваясь лучами сквозь сизую дымку, аккуратно ощупывало световыми кончиками землю, словно бы боялось обо что-то уколоться, но и этого осторожного тепла было достаточно, чтобы в скверах на все голоса запели птицы, радовавшиеся весне.

Впрочем, пение это тревожило душу Широкова.

На Серого пришлось брать проездной билет, как на взрослого мужика. Широков думал, что обойдется детским билетом, но не тут-то было — потребовали билет взрослый, тем и закончилась начальная стадия приключений, без которых у Широкова не обходилась ни одна дорога.

Поезд прибыл на Курский вокзал столицы ранним утром. Были слышны редкие крики носильщиков и таксистов, хмурые невыспавшиеся пассажиры не обращали на них внимания: проще было дотащить свои вещички самому, чем обращаться к дюжим малым с тележками и работавшим с ними в паре таксистам.

— Доставьте своим вещам удовольствие, прокатите их на тележке, — взывали эти бравые ребята к пассажирам и обменивались красноречивыми взглядами с мастерами гладко отполированного руля и плохо отрегулированных колес. — Доставьте удовольствие, господа!

Брали они за свои услуги много — как минимум среднюю зарплату базарного работяги, таскавшего лотки с хурмой от прилавка к прилавку, «доставленное удовольствие» явно того не стоило.

Взяв Серого на поводок, Широков вышел из вагона на перрон. Послушал птиц, поющих около длинного старого пакгауза, улыбнулся птахам, двинулся дальше. До вечера они с Серым свободны, как все вольные существа, — надо будет только выкупить заказанные билеты, — вечером сядут в скорый поезд, следующий в Хабаровск, и отправятся в долгую дорогу — на Дальний Восток, в Амурскую область…

Главное — перемещаться на другой вокзал, куда-нибудь в противоположную сторону Москвы не придется: в многодневную дорогу он отправится с этого же вокзала, может быть, даже с платформы, на которую он только что прибыл.

Он неторопливо двигался по перрону и прислушивался к шуму города, доносившемуся из-за громоздкого здания вокзала, словно бы там бушевало море. Но вязкий шум этот никак не мог проглотить угрюмую сосредоточенную тишину перрона, в которой даже глохли крики носильщиков: за вокзалом, на площади, протекала своя жизнь, здесь — своя.

Неожиданно за спиной Широкова раздался звонкий, какой-то удивленный голос:

— Никак Олег Алексеевич?