Вместо этого он пойдёт прямо в языковую школу Вооруженных сил, сообщит о своей неудаче и потребует, чтобы ему дали выехать. Если же школа закрывается на ночь – если это непредвиденное обстоятельство, как и многие другие, он не учёл – он пойдёт в американское посольство и предъявит охраннику-морпеху визитную карточку Кеннета Джонсона. Если там не захотят его выслушать, он возьмёт такси до Таншоннята и улетит первым же рейсом – неважно куда.
Наступила темнота, хозяйка магазина заперла дверь изнутри и выключила свет. Должно быть, где-то там, в грязных глубинах здания, она и коротала ночи. Фест шагнул ближе к дверному проёму и притаился в тени.
Дверь в меблированный пансион открылась через пятнадцать минут после наступления ночи, и объект пересёк улицу по диагонали, не стараясь слиться с темнотой. Фест подождал, пока человек завернёт за угол, рысью тронулся следом, так же, как и прошлой ночью, и сделал то же самое на следующем повороте, когда человек свернул направо, возможно, в то же кафе. В конце квартала Фест не смог повернуть следом за ним – человек остановился поговорить с каким-то уличным мальчишкой. Фест продолжил путь через улицу, прямо навстречу потоку гудящих мотоциклов – у него уже выработалась привычка не ждать на тротуаре. Здесь умели огибать пешеходов.
Выбравшись на другую сторону улицы, Фест оглянулся. Человек что-то покупал – сигареты или жевательную резинку. Затем продолжил путь в кафе.
Фест повернулся и пошёл обратно на улицу, где находился пансион. Войдя в первый из клочков темноты, застыл и затаил дыхание. Вынул платок, вытер руки, положил его в задний карман и повторил ту же процедуру со вторым платком. Подтянул рубашку, извлёк из кобуры на животе пистолет, а из переднего кармана – глушитель, соединил их вместе, достал ключ из левого кармана, немедля подошёл ко входной двери здания и открыл замок. Заперев её за собой, положил ключ в карман, вынул другой из правого кармана и поднялся по лестнице.
Вот его рука во влажном и тёплом чехле вставляет ключ в замочную скважину. Вот он открывает дверь и отбрасывает единственное оставшееся допущение: что за тридцать с лишним лет жизни в этом краю, где все взрослые мертвы, он научился хоть чему-то полезному.
Внутри горел фонарь. У кровати стоял и держал в вытянутых руках какой-то пухлый свёрток некий мужчина без рубашки – белый, явно американец.
Фест отклонился от инструкций. Что он наделал?
– Извините, – пробормотал Фест по-английски.
Одновременно с этим всё здание перевернулось вверх тормашками. Над головой мелькнул потолок коридора, лестница сзади вскинулась на дыбы и ударила в спину, и, наконец, над ним, перевернувшись, нависла дверь на улицу.
В грудь что-то врезалось. На ум пришёл вопрос, но он никак не мог перевести дух, чтобы его задать. Дверь распахнулась, и через неё затянуло в громадную тёмную бездну какого-то человека. В голове забрезжила мысль о чём-то невообразимом…
Приблизившись к углу своей улицы, Чунг заметил, что там, поставив ногу на тротуар, остановился какой-то мотоциклист: его машина работала на холостом ходу, а он смотрел через плечо на что-то в том же направлении, в котором двигался сам Монах. Чунг осторожно вышел из-за угла.
Перед его жилищем стояло несколько человек, одновременно кричащих что-то на китайском. Он остался на противоположной стороне. В первом переулке, который он миновал, увлечённо предавалась каким-то своим мелочным заботам горстка местных жителей. Детей среди них не наблюдалось. Дальше по кварталу стояли ещё мотоциклы, а все взгляды были обращены на распахнутую входную дверь в его гостиницу. Среди собравшихся вокруг неё людей Чунг узнал и владельца здания.
Он торопливо прошёл мимо, только раз бросив взгляд через улицу – и увидев человека, распростёртого на лестничной клетке: он будто упал навзничь, одна рука завернулась под низ, а другая откинулась назад. Чунгу случалось видеть трупы. Человек был мёртв.
На человеке была то ли белая, то ли голубая рубашка, но теперь она пропиталась кровью.
Насколько он помнил, мистер Джимми был одет в яркую рубашку с цветочным принтом и, во всяком случае, оголил торс, когда Чунг его оставил.
Можно было бы, конечно, сбавить темп, чтобы рассмотреть всё получше, но это могло повлечь слишком большие риски. Он побрёл дальше – без дороги, куда глаза глядят.