Дырчатая луна

— Ладно, нечего подмазываться, — начала таять она. — Чуть не уморил старую, а теперь «самая лучшая»...

— Ну как же не подмазываться, если я кругом виноват! — чистосердечно раскаялся Шурка. — Ты, если хочешь, скрути полотенце и огрей меж лопаток, как обещала...

— Брысь, бес косматый! — Баба Дуся шлепнула его, подтолкнула в свою комнатушку. — Ну-кось, надевай... Да осторожно ты, непутевый! Не сшито ведь, а только сметано...

Ткань была прохладная и легонькая. Ласковая такая после заскорузлой от дождя и сушки одежды.

— Ну, чего скажешь?

— Ба-а! Самое то!.. А знаешь, у тех пацанов, у двоих, такие же анголки. Только цветом не такие...

— Они, выходит, мальчонки вроде тебя? А я уж думала, не приведи Господь, какие-нибудь дуботолки...

— Что ты! Эти двое — как я, а еще один, он помладше. И две девчонки... девочки.

Радость от недавней встречи снова теплом разлилась по Шурке. Он размягченно сел у стола со швейной машинкой, щекой лег на обрезки ткани.

— Полегче шевелись. Расползутся швы-то...

— Не-а... — В Шурке расцветало тихое веселье. И нежность к бабе Дусе. Как он, дурак такой, недавно мог еще сомневаться: любит ее или нет?

— Баб-Дусь! Одну девочку зовут Женька...

— Это как? Евгения, значит...

— Ну да. Женька. С косами... Баб-Дусь, я в нее, кажется, влюбился. — Это он без всякого смущения, с неодолимым желанием поделиться радостью.

Баба Дуся слегка всполошилась. То ли всерьез, то ли для порядка:

— Господь с тобой! Не вздумай! В такие-то годы...

Шурка поморщился:

— Ну, я же не так...

«Так» он не хотел. Даже подумать было тошно!.. Он помнил, о чем липким шепотом говорили по ночам в интернате. И с каким трусливым придыханьем парни собирались в темноте «к девкам в гости»... И те кассеты, которые украдкой смотрели на портативном видике — его ночью вытаскивал из-под паркетных плиток владелец — Борька Хлопьев по прозвищу «Хлоп-по-ж...».

Шурка, надо признаться, тоже смотрел. Чтобы хоть на полчасика забыть о тоске, которая ночью подступала совсем без жалости. Но ему казалось, что от воровски мигающего экрана пахнет, как от немытых ног Хлопа...

Пусть, кому это надо, пыхтит и потеет от такой мерзости. Шурку же — рвать тянет. Насмотрелся, наслушался.

А Женька... Ему же ничего от нее не надо. Пускай только смотрит по-хорошему. Да иногда касалась бы кончиком косы его локтя или плеча...

Он зажмурился и прошептал:

— Я же... ничего. Просто... чтобы она — как сестренка...

И баба Дуся вдруг сказала, как Женька — без насмешки, ласково:

— Глупенький...

А он не глупенький был, а счастливый... Встал. Крутнулся на пятке.

— Баб-Дусь, все аккуратненько в самый раз! Шей!

— Ну-кось, погоди, не крутись, рукав отъехал... — Она взяла иглу с длинной нитью. Игла выскользнула из пальцев, баба Дуся успела ухватить нитку.

— Будь ты неладна, совсем пальцы инвалидные... — Игла качалась на нитке на уровне Шуркиных колен. И вдруг дернулась, потянулась к нему, как живая! Повернулась в воздухе горизонтально. Клюнула Шурку в ногу! Легонько, но... коварно так. Жутковато. Шурка взвизгнул, отскочил.

— Что? Укололся? Да как же это...

— Я... не знаю...

В груди — бешеное метанье. И трудно дышать, словно опять кубик в легких.

— Чего ты испугался-то?

А он разве знал — чего? Какой угрозы, какого намека?

Игла теперь качалась нормально, словно и не оживала, как магнитная стрелка.

Шурка подышал с усилием и часто. Кубик в легких растаял. Шурка улыбнулся.

— Я... такой вот. Почему-то с детства иголок боюсь...

Это он врал. Испугался иголки он первый раз в жизни...

Ох, да стоило ли визжать-то? И вздрагивать! Наверно, какая-нибудь случайная магнитная волна... При случае надо будет спросить у Гурского.

А когда он будет, этот случай?

А если не будет... тем лучше!

В приметы же и в предчувствия верить глупо...

Баба Дуся, сама слегка испуганная, проговорила:

— Снимай, на машинке шить буду... Иди на кухню, там суп разогретый да рыба жареная с вермишелью.

Ага... — Страх ушел, прежняя радость возвращалась к Шурке. — А можно, я меду к чаю возьму? Ложечку...

— Знаю я твою «ложечку»... Возьми... А как поешь, сходи в гараж к Степану. Он тебя сегодня уже три раза спрашивал. «Где Шурка» да «где Шурка»... Чегой-то у него за дело к тебе?

— Понятия не имею! — честно сказал Шурка. И опять — непонятное беспокойство.

Обедать не стал. Как был, в плавках, в майке и босой, выскочил на жаркий двор. Гараж соседа Степана был открыт.

В отличие от литературного героя, здешний дядя Степа не был великаном. Наоборот — невысокий, щуплый да к тому же слегка сгорбленный. С редкой щетинкой на лице и с постоянной озабоченностью в задумчивых коричневых глазах.

Вредные языки говорили, что эта озабоченность вызвана лишь постоянным желанием выпить. Но именно вредные. Потому что дядя Степа, несмотря на склонность постоянно быть в компании с четвертинкой, любил работу. Всякую.