Дырчатая луна

Вообще-то было теперь все равно. Однако сквозь равнодушие просочилась капля горечи.

— Какое же тут счастье. Жаль...

— Жаль, что не убили человека? — очень серьезно спросил синеглазый.

— Он не человек, а гад. Мафиози...

— Значит, это не случайно? Не баловство? Вы знали, в кого стреляли?

Шурка ответил глазами: «Еще бы!»

...Всю осень и ползимы он лелеял эту латунную трубку. Она помогала ему жить. Не спеша, с нежностью он превращал ее в оружие.

Надо было старательно сплющить конец, выгнуть его по форме рукоятки. Просверлить хвостовые отверстия для крепежных шурупов. Привинтить трубку к изогнутой березовой ручке, которую Шурка любовно подогнал к ладони. Папа хотя и баловал порой Шуренка, но и научил многому — в том числе работать инструментами.

Шурка работал на кладбище, на скамейке под кустами рябины. Стыли руки. Шурка отогревал их дыханием или у костерка, который разводил между холмиками. На том же костерке расплавил в консервной банке кусочки свинца, залил им казенную часть длинного ствола. Сделал надрез трехгранным напильником, в нем проковырял запальное отверстие — тоненьким сверлом от детского слесарного набора. Алюминиевой проволокой, виток к витку, притянул ствол к обточенному ложу...

Инструменты и пистолет прятал он тут же, в тайнике под лавкой. В интернате разнюхали бы сразу...

Из тонкого свинцового прута нарубил Шурка пули. Аккуратно подогнал по калибру.

«Видишь, папа, все получается как надо...»

«Шурчик-мурчик, будешь как огурчик...»

«Ага. Не бойся, я не промахнусь. Всех гадов не перестрелять, но уж этого-то...»

«Я знаю, ты попадешь...»

«А потом, если есть другой свет, мы увидимся, верно? И с мамой...»

«Несомненно, малыш...»

Он часто так говорил: «Несомненно, малыш». Шурка вспоминал это и глотал слезы. Но теперь слезы были сладкими.

Труднее всего было достать порох. Но в конце концов Шурка сделал и это. В старших группах, у крутых выпускников можно было выменять на заграничные шмотки все, что хочешь. У Шурки сохранилось еще от прежней жизни кой-какое импортное тряпье и новенькие японские кроссовки. В общем, парни дали ему полпачки серого охотничьего пороха «Сокол». Не спросили зачем — бизнес есть бизнес.

— Только нашу хату не подрывай.

— Нет, я не здесь...

Пристреливал пистолет он там же, на кладбище. На выстрелы никто не обращал внимания. Во-первых, сплошное безлюдье кругом. Во-вторых, стреляли часто и повсюду. Рэкетиры — в своих непослушных клиентов и друг в друга, гаишники — в угонщиков, бандиты — в милиционеров, милиционеры — в бандитов и в случайных прохожих, по ошибке. В последнем случае — всегда метко.

Шурка тоже, стрелял метко. С пятнадцати шагов по консервной банке промазал только два раза из десяти — первый и третий. В банке появлялись круглые дырки с рваными краями. Шурка трогал их пальцем и сжимал зубы. И случалось, что опять плакал...

Неудобно было то, что пистолет без курка, с запалом из спички. Запал срабатывал не сразу, горел секунды полто-ры-две, а то и три — в зависимости от величины серной головки. И Шурка отобрал спички самые одинаковые, чтобы срок горения всегда был один и тот же. Стрелял со счетом: «Чирк, два, три!» Чтобы на «три» грохало. Тренировался и вхолостую, много. Чтобы в нужный миг точно посадить цель на мушку...

«Папа, у меня получится!»

«Я знаю, малыш...»

«Папа... я стал совсем не такой, да?»

«Это ничего, Шуренок. Ничего...»

Он стал совсем не такой, как тот домашний Шурчик. И даже не такой, каким был в приемнике, а потом, осенью, в интернате: безвольным, плачущим по ночам новичком по кличке «Грош». После случая с Гульфиком его зауважали. Мало того! Словно по чьему-то наитию вместо прозвища «Грош» появилось новое — «Снайпер». Может, за непримиримый прищуренный взгляд? С таким-то именем, с нарастающим авторитетом «волчонка», не боящегося ни боли, ни начальства, мог бы он зажить вполне вольготно. Глядишь, со временем сделался бы и «королем»... Только зачем ему это?

И за десять дней до задуманного Шурка ушел в подвалы.

Там, под заброшенной стройкой жилого квартала обитали бесприютные пацаны и девчонки. Всякого возраста. И жили по-всякому. Промышляли в городе кто чем мог — жевать-то что-то надо. Кое-кто из старших кололся. Иногда пили, и некоторых потом рвало... И все же Шурка в те последние дни отдохнул тут душой. Потому что здесь не было злости. Делились друг с другом всем, что добывали. О маленьких заботились. Даже елочку для них готовили и сделали специальную проводку для гирлянды, украденной из коммерческого ларька...

Шурку приняли без лишних вопросов. И он, благодарный за тепло, за нехитрое их товарищество, не скрыл от «подвалыциков» своих планов. Даже показал пистолет.

Никто не выдал Шурку. Только один из старших, Венька Скрипач, сказал озабоченно:

— Гляди, самого пришить могут. На месте.

— Я знаю, — согласился Шурка. И подумал, что, если уцелеет, вернется сюда. Но подумал мельком. Что будет потом, его не волновало. Тем более что уцелеть шансов почти не было. Потому что машина выскочит прямо...

Лудов уезжал из офиса около трех. Стояли самые короткие дни, но в тот час было еще светло. И это — удача.