Дырчатая луна

— Писал, — отозвался Платон. — Два письма. Да много ли от них толку... Пошли ко мне на сеновал. Надо хоть немного поспать. А потом уж отчистимся от ржавчины...

— Утром покажется, что все было сном, — грустновато сообщил Ник. — Надо было хотя бы по винтику взять на память.

— Наверно, это нельзя, — опасливо возразил Кустик. — Или можно?

— Не знаю... — Шурке вдруг отчаянно захотелось спать. 

6. Алый вуалехвост

Разбудила их Вера Викентьевна.

— Молодые люди! Уж полдень близится... Хотите чаю с бутербродами?

Они хотели. Но поднялись с кряхтеньем. Ломило суставы. Ссадины у всех, кроме Шурки, продолжали ныть.

Умылись на дворе у крана. Потом долго отчищали от пыли и ржавчины анголки. Кустик горестно рассматривал поблекший, лишенный рыб и осьминогов костюм.

Но когда Кустик вышел на яркое солнце, бледные следы на трикотаже вдруг набухли красками. И прежние картинки проступили, как на моментальном снимке, вынутом из аппарата «Полароид».

— Ура! — Кустик неумело прошелся по траве колесом. И этим очень насмешил Веру Викентьевну.

Выпили чай и сжевали бутерброды прямо на ступенях. И Шурка сказал, что побежит домой.

— Баб-Дуся навесила на меня сегодня всякое трудовое воспитание.

— Но после воспитания-то придешь? — ревниво спросил Кустик.

— Еще бы!

И Шурка убежал, счастливый. Кажется, никто и не помнил, что у него вместо сердца рыбка.

Он сходил на рынок за капустой, помог бабе Дусе выбить половики. Потом свалился на диван. Утомленный и беззаботный.

— Опять ты, нечистая сила, валяешься грязнущий на покрывале! Ну-ка сымай свое африканское обмундирование, постираю...

— Баб-Дусь, только сразу высуши утюгом, ладно? А то мне скоро бежать пора...

— Успеешь бежать, дома посиди. Мне в магазин нужно, да заказ один отнести, а почтальонша пенсию принесет. Получишь, распишешься, она тебя знает...

— Ну, ба-а... — заканючил Шурка, стягивая анголку. — Мне скорее надо...

— Никуда тебе не надо скорее. Кто соскучится, сам прибежит.

— Это ты про кого?

— Да уж не про себя. Не у меня косы до колен...

— И не до колен вовсе... — буркнул Шурка. — А постирать я и сам могу.

— Давай, давай... Эк ведь извозил, будто в ржавой бочке катался. Где вас носит?

— На Буграх. Там полно железа всякого. Даже старый паровоз... Ба-а! А где ты такую материю взяла? Смотри, до сих пор ни одной дырки! Никакие колючки ее не берут.

— На вашего брата лишь такую и надо... Ну-ка шевелись, горе луковое!

— Ба-а...

— Чего еще?

— А если по правде, ты мне с какой стороны родственница?

— Ну вот, спохватился... Тебе не все едино, что ли? Какая разница?

— Ну... не разница, а интересно.

— Я и сама-то не разберусь толком... — Баба Дуся ушла на кухню и говорила уже оттуда, сквозь плеск воды. — У твоей мамы была двоюродная сестра, Катерина Федоровна. Она давно уже померла, царство ей небесное. У ее мужа была свояченица, а я, значит, этой свояченице прихожусь теткой...

— Понятно, — вздохнул Шурка.

— И ничего тебе не понятно, — слегка рассердилась баба Дуся. — И зря не спрашивай. А то я сама запутаюсь...

— Ладно. Тогда я про другое спрошу. Чтобы щекотал -кин заговор отменить, что надо сделать?

— Зачем его отменять-то?

— Я так, на всякий случай...

— Всякий наговор, чтобы снять, надо сказать наоборот. Написать на бумажке и по буквам задом наперед прочитать. И крутнуться в обратную сторону. Дело нехитрое... Ну-ка, помоги отжать...

Они выжали и развесили на веревке шорты и рубаху.

— Отвертку-то свою возьми, я ее чуть со штанами не выстирала. Зачем ты ее в кармане таскаешь?

Шурка не знал зачем. Вчера в подземелье машинально сунул ее опять в карман, а не в сумку.

— Больше не буду...

Баба Дуся ушла, а Шурка сел перед телевизором. Показывали старое кино «Следствие ведут знатоки». Шурка не хотел про следствие. По местному каналу крутили вчерашний футбольный матч. Петербургский канал выдавал в эфир очередной боевик: машина — ж-ж-ж на повороте. По ней из пистолетов — бахбах!..

Шурка выключил телевизор и съежился в облезлом бабкином кресле. Крадучись, но быстро подобралась тоска. И тревога.

Что же будет дальше-то?

Почему так уклончив был вчера Гурский?

И когда будет вызов?

...Странное все-таки существо человек. В одну минуту у него может все измениться в душе. Совсем недавно была веселая беззаботность, и вдруг — страх, горечь такая, хоть плачь.

Шурка подошел к окну, толкнул створки. Со второго этажа был виден зеленый двор, поленницы и сараи. И гараж Степана. Ворота были распахнуты.

Шурка лег животом на подоконник.

— Дядя Степа!.. Дя-дя Сте-па-ан!

Степан появился на солнце. Щетинистый и хмурый. Видать, с похмелья.

— Чего голосишь? Пожар, что ли, у тебя?

— Дядя Степа! От Гурского ничего нет? Не спрашивал про меня?! — Вот так он, открытым текстом. От отчаяния.

Степан не удивился. Но и хмурости в нем не убавилось.

— Ничего пока не знаю... Ты вот что, отдай отвертку-то!

— Ладно. Сейчас...

Шурка отошел, взял отвертку со стола. И вдруг стало жаль ее. Ладная такая, аккуратная, рукоятка точно для Шуркиной руки...

Стоп! А откуда Степан знает, что она Шурке больше не нужна? Значит, врет, что не было связи с Гурским?

А если врет, то зачем?