Дырчатая луна

— А если его увидит кто-то... посторонний. И захочет посмотреть ближе. Он ведь придет прямо сюда! Я сперва не подумал...

— Не увидит, — снисходительно сказал Кудлатый. — Со стороны, с улиц, не видать, что летает над Буграми. Разве ты не знал?

— Я... нет... А почему не видать?

— Такое здесь место, — со строгой ноткой сказал Белобрысый.

—Да? Тогда хорошо... Ой! А если увидят те, кто бродит здесь, по Буграм?

— Здесь не бродит никто, кроме нас... и тебя, — усмехнулся Кудлатый.

— Разве?

— Да, — сказал Белобрысый. — Никто... по крайней мере, из тех, кто может навредить нашему городу... Слушай! А ты сам-то как тут оказался? Где нашел проход?

— Я... под насыпью. Там такая железная труба. Наверно, для весенних ручьев. Почти вся заросла. Я раздвинул бурьян и нашел. Пролез...

Кудлатый присвистнул.

— Вот, значит, где!

— Никому не говори про трубу, — не строго уже, а по-приятельски попросил Белобрысый.

— Никому на свете!.. Я знаете почему наткнулся на трубу? Я искал щенка... Скажите, пожалуйста, вам не встречался рыжий щенок с черным пятном на ухе? Уши лопухастые, а шерсть мохнатая...

Белобрысый и Кудлатый переглянулись. Кудлатый мигнул и приоткрыл рот. Белобрысый быстро сказал:

— Нет. Рыжий с пятном не встречался ни разу.

— Теперь уж, наверно, не найти, — вздохнул мальчик. — Пол-лета прошло... Подрос и меня, конечно, не узнает. Я думаю: хоть бы его добрые люди подобрали. Чтобы жилось хорошо...

— Наверно, так и есть, — глядя в сторону, сказал Кудлатый.

— А город ваш... никто-никто не видел, кроме вас и меня?

Белобрысый отозвался чуть виновато:

— Нам не жалко, если бы приходили и смотрели. Но ведь разорят в момент.

— Я понимаю...

Они перенесли палку на сотню метров против ветра. И змей остановился в зените, прямо над площадью Часов. Двое друзей и мальчик в «мультяшной» одежонке сели на корточки у красной крепостной стены.

— Я знаете что могу? Я могу делать вот такие крошечные вертушки! Из бумаги и пленки. Их можно поставить на крышах... Можно?

— Давай, — сказал Кудлатый.

— Неплохо бы и мельницу ветряную сделать, — заметил Белобрысый.

— Это я тоже могу!

...Скоро в городе с площадью Часов шла дружная работа. Сквозь бурьян и татарник слышны были голоса. Изредка перебивал их смех. Чаще всех смеялся хозяин змея — безбоязненно и доверчиво.

Если бы он знал, как далеко по Вселенной разносится его смех! И какие космические устои он рушит...

II. В ЗАРОСЛЯХ ИВАН-ЧАЯ

1. Голубая гроза

Баба Дуся не боялась почти ничего на свете. Лишь два страха временами портили ей жизнь.

Во-первых, всю весну ее грызло опасение, что могут отобрать Шурку. Как привезли однажды, так и увезут — в далекий интернат, в город с длинным нездешним названием. Скажут: старая ты, чтобы растить и воспитывать мальчишку...

Но люди, что в марте одарили бабу Дусю внуком, к июню привезли и документы.

В первой справке говорилось, что Александр Полушкин есть ее, Евдокии Леонтьевны, вполне законный несовершеннолетний родственник. И что она, гражданка Е. Л. Смирина, полноправная Шуркина опекунша.

Другая бумага давала гражданке Смириной право получать на Шурку денежное пособие.

А третий документ предписывал директорше ближней школы принять первого сентября Александра Подушкина в седьмой класс в связи с переездом на данное место жительства.

И примет, никуда не денется. Тем более что город с бывшим Шуркиным интернатом после недавних политических трясок оказался на территории другого суверенного государства. Там, разумеется, хватает беспризорников и без Подушкина...

Причина для беспокойства исчезла. И Шурка несколько раз подъезжал к бабе Дусе:

— Ну, теперь-то уж скажи, что за город. Чего ты боишься?

— Придет время, сам вспомнишь. А пока, чем меньше знаешь, меньше рассказывать будешь. Оно и спокойнее...

— Да кому мне рассказывать-то!

Шурку брала досада. Он морщился, напрягал память, но почти сразу начинался в ушах беспорядочный звон. Словно кто-то спускал с высоты до земли сотни металлических нитей с бубенчиками. За этой звенящей завесой пряталось многое из того, что случилось раньше. А если Шурка не отступал, начинало болеть в левой стороне груди. Словно там было чему болеть...

Шурка встряхивал головой. Звон затихал. И Шурка возвращался к нынешней нехитрой жизни...

Короче говоря, страх бабы Дуси насчет Шурки оказался не очень длинным.

Однако на смену ему подоспел, ожил другой — стародавний и неистребимый.

Июнь пришел жаркий и влажный. Чуть не каждый день накатывали грозы. А молниями и громом баба Дуся была напугана с детских лет на всю жизнь.

Едва начинало погромыхивать, она закрывала форточки, проверяла в дымоходе вьюшку и запирала на все крючки и задвижки наружную дверь (что, сами понимаете, было уже сплошной бредятиной).

Потом баба Дуся укрывалась в кухонке с наглухо зашторенным окном и звала Шурку к себе — бояться вдвоем было легче.

Но Шурка не боялся.

Когда за окном грохало, а баба Дуся крестилась и шептала «ох ты, Господи, грехи наши», Шурка пытался воззвать к ее рассудку: