Дырка для ордена

Можно попытаться заснуть еще раз, поскольку делать все равно нечего. Голова у капитана забинтована так, что ни умыться, ни побриться. Читать одним глазом неудобно, телевизор или приемник ему пока что не принесли, поскольку он вроде как считается тяжелораненым.

Зато палату отвели хорошую. Туалет индивидуальный, душ, кондиционер, бактерицидные лампы вдоль потолочных карнизов. Нечто среднее между номером в классном отеле и тюремной камерой. Поскольку хоть и нет решеток на окне, но стекла армированные, пуленепробиваемые, и на прогулки не выпускают, не то чтобы на улицу, но даже и в коридор, хотя чувствует капитан себя вполне нормально. Первые три дня и вправду было плоховато, голова болела и кружилась, почти все время тошнило, а потом уже и ничего.

Ну, контузия небольшая, сотрясение мозга, лоб и щеку поцарапало, спину немножко. Врач говорил, глаз чуть не выбило, так не выбило же, повязку обещал через пару дней снять. А в остальном — и не такое бывало, только не держали Тарханова взаперти отечественные медики в санбатах и госпиталях.

Чувствуешь себя в силах передвигаться, ну и пожалуйста, делай что захочется от подъема до отбоя.

А тут порядки другие. Израильские. Наверное, евреи как привыкли к собственному здоровью с большим пиететом относиться, так и на русского союзника этот обычай распространяют. Лежи, мол, реб Сергей, пока оберштабсарцт[13] не сочтет тебя абсолютно здоровым.

А вот почему его в госпиталь определили не в свой, а израильский, и на вопросы, кроме чисто медицинских, не отвечают, и вроде даже охранника за дверью поставили, которую держат запертой, Тарханов пока не разобрался. В бригаде медсанбат есть, а в Хайфе вообще на ВМБ[14] очень приличный, по слухам, российский госпиталь. Однако привезли сюда и держат в изоляции. Непонятно.

Похоже, влетел ты, господин капитан, в непростую историю. Связанную, безусловно, с боем в ущелье. Что-то, видать, не так они с «додиком»[15] сделали. Может, тех орлов как раз нужно было пропустить без шума, а они проявили неуместную инициативу. Может, никакие это не террористы были, а израильские рейнджеры, возвращавшиеся из рейда? Только в таком случае, какого ж хрена первыми стрелять начали по союзникам?

Ну да ладно, объяснят рано или поздно.

Тарханов не любил забивать себе голову пустыми измышлениями. Вот когда появится конкретная информация, тогда и будем думать, как себя вести и что говорить. Причем обязательно — в присутствии представителя корпусного начальства.

Незаметно он снова задремал и в очередной раз проснулся от звука поворачиваемого в замке ключа.

Вошли двое, в халатах медицинских, зеленовато-голубых, и один из них, что помоложе, точно русский. Не только оттого, что форменные армейские брюки из-под халата выглядывают, а весь облик у него отечественный. Второй, лет сорока пяти — из местных. Судя по золотым очкам, наверное, врач.

— Здравствуйте, Сергей Васильевич, — улыбнулся русский, — не потревожили? Нормально себя чувствуете, поговорить согласны? А то мы можем и попозже.

— Чего уж там. Заходите, располагайтесь. Тут у них от тоски сдохнуть можно, в общей палате куда веселее. С кем имею честь?

— Подполковник Чекменев к вашим услугам. Игорь Викторович. Чтобы не темнить — первый товарищ[16] военного атташе. А это — майор израильской СД Розенцвейг Григорий Львович.

«Все ты правильно угадал, господин капитан, „первый“ как раз и ведает разведкой и контрразведкой», — подумал Тарханов, но половиной лица и зрячим глазом изобразил удивление.

— А я, признаться, считал, что наш случай скорее в компетенции разведотдела штаба корпуса. Но все равно рад. В чем проблема?

Чекменев с Розенцвейгом расположились на стульях перед кроватью, подполковник вытащил из внутреннего кармана обтянутую кожей плоскую фляжку грамм на двести.

— Не желаете для настроения?

Израильский майор выложил на тумбочку два крупных местных мандарина в ноздреватой малиновой кожуре, которые тут же и очистил.

— Можно глоточек за знакомство, — не стал жеманиться Тарханов. Крышка фляжки вмещала ровно пятьдесят грамм. Гости, демонстрируя военную выучку, тоже махнули по дозе, не закусывая.

— Повезло вам, господин капитан, еще бы чуть-чуть, и беседовать нам с вами не пришлось, — заметил Чекменев, деликатно выдохнув в сторону. — И пили бы совсем по другому поводу.

— Что за разговор. На войне всегда чуть-чуть, только иной раз это более наглядно, как у меня сейчас, а в другом случае свистнет пуля мимо уха, а ты и не заметишь. Или прямо по мине проедешь, а у нее взрыватель отчего-то не сработает.

— И так бывает, — согласился Чекменев. — И все же у вас на тот свет прогуляться куда больше шансов было, чем в среднем по статистике. Однако все это лирика, а мы с вами намерены побеседовать о вещах прозаических. Как я понимаю, вас вырубило минут за пять до конца боя, и о дальнейшем вы ничего не знаете?

Тарханов понял, что начинается допрос, хотя и без протокола, и настроился соответственно.