Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох

Всю дорогу до дома Тани Гольдах прошел, не проронив не слова. Слушал полупьяную болтовню спутницы и обильно обливался потом то ли от тяжести ноши, то ли от неосознанного страха, который он ощущал в присутствии этой барышни, периодически трепавшей его за волосы. Матерно распрощавшись с компанией, Таня увлекла его к подъезду. В растерзанной малюсенькой квартирке вповалку спали две девицы в неестественных позах: видимо, недавно упавшие в постель, уже почти обнаженные сверху, но еще в сапогах. На кухне на давно неубранном столе непристойно изгибались засохшие куски сыра и колбасы в натюрморте с недопитыми бокалами, густо вымазанными губной помадой. Наскоро уничтожив спиртное из принесенных бутылок, все остальное произошло еще быстрее. Лева не помнил, как оказался в собственной кровати, а очнувшись поздним утром, увидел перед собой испуганно-озабоченное лицо бабушки.

Весь следующий день прошел под нескончаемый аккомпанемент причитаний по поводу кошмарного поведения внука чистых еврейских кровей, позволившего себе опуститься до уровня спивающегося русского мужика. У несчастного Гольдаха дико разламывалась голова и не было никаких сил вступиться за великий славянский народ, давший миру не меньше гениальных людей, чем его иудейские сородичи. Желание покинуть нетрезвую Отчизну только усилилось после минувшей ночи, никак не вязавшейся с мечтой о чистой романтичной любви под мягкий шум волн Красного моря.

Но самое ужасное произошло ровно через пять дней после посвящения в мужчины. Острая боль привела пунцового от смущения Левушку в диспансер, где худшие опасения подтвердились. Утвердительно ответив на вопрос о случайной связи, Левушка мигом вспомнил картинки из медицинской энциклопедии, многократно просматриваемой тайком во время бабушкиного сна. Выслушав вердикт врача, давно уже равнодушного к жертвам мимолетной «любви», Гольдах чуть не лишился чувств. Болезнь оказалась долгой и прилипчивой и окончательно была изничтожена чувствительными уколами в ягодицы, после которых неудачливый герой-любовник еще несколько дней не мог нормально передвигаться.

Левочка сильно переживал, выходя из дома. «Вот я так заметно хромаю… Все это видят и понимают, что у меня гонорея», – со страхом и стыдом думал он, исподтишка наблюдая за реакцией проходящих мимо людей. Случившееся наложило тяжелый отпечаток на его неустойчивую психику. Безудержно хотелось скорее покинуть страну пьющих мужчин и больных женщин, но непреодолимой стеной была любимая бабушка. Приближался призывной возраст, и Тамара Марковна панически боялась подавать документы на выезд. Поскольку процесс расставания с родиной в давнишние времена был крайне затруднителен, долог и не всегда успешен, то опасность дождаться восемнадцатилетия в московской квартире и угодить вместо солнечного Тель-Авива куда-нибудь в заснеженный Хабаровск виделась крайне реальной.

– Ты понимаешь, дитятко, что эти, – тут по обыкновению бабушка поднимала глаза к видавшей виды матерчатой люстре, – ЭТИ специально протянут время, чтобы тебя забрали в армию, а там таких, как ты, сразу изувечат или убьют. Они не любят нас, но не хотят с нами расставаться, потому что им завидно, что мы можем уехать, а они никогда! И что бы они ни говорили, как бы ни пытались скрыть свое нутро, эти коммунисты-большевики не изменятся никогда!

Лева пытался возразить, что такого быть не может, что страшные черные годы уже давно позади, и вот тогда, приосанившись, бабушка начинала рассказ про своего Мулечку, каждый раз добавляя в повествование все новые детали, иногда удивительно напоминавшие отрывки из известных книг или кинофильмов.

– Твой дедушка, Моисей Григорьевич, был прекрасным человеком. Вся его огромная семья состояла из одиннадцати человек, включая родителей, его семерых братьев и единственной, обожаемой всеми сестры Уни. Девочка была божественно красива, как только бывают красивы хрупкие еврейки с большими ясными глазами и скромно-виноватой полуулыбкой на лице…

На этом месте Тамара Марковна обычно прерывала свое повествование и вытаскивала из скрипучего шкафчика старинный, в потертой красной кожаной обложке альбом с фотографиями, собравший в себя, как всегда казалось Леве, все запахи прошлого. С потускневших и пожелтевших снимков смотрели библейские лица дальних родственников – настолько дальних, что имена некоторых бабушка читала на обороте, не помня, кто это. Уня действительно выглядела красавицей вне моды и времени, и Лева с детства так и представлял себе внешность своей будущей избранницы.

Страшный погром 1907 года практически стер с лица земли самый зажиточный и благополучный район местечка. Глубокой ночью пьяные мужики вламывались в мирно спящие дома, жестоко избивали хозяев, забирали себе нехитрый еврейский скарб, а потом запускали «красного петуха», и деревянные строения в мгновение вспыхивали яркими факелами.