Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох

Первая зима в эвакуации была злой, холодной и какой-то всегда темной. Мне казалось, что в этом краю никогда не бывает теплых дней, а твоя умненькая еврейская мамочка, едва научившись нормально говорить, однажды спросила меня, не приходили ли злобные фашисты специально, чтобы забрать себе наше солнышко. Дедушка работал днями и часто ночами, зато у нас был продовольственный паек, с которым можно было как-то прожить, что вызывало злобу наших соседей из местных, постоянно шипевших на кухне, что, мол, приехали жиды, так умудрились и здесь пристроиться. Все это говорилось между собой, но так, чтобы мы слышали. Моисей как-то даже подрался с одним пропойцей, но силы были неравными, и я отчетливо помню, как держала на коленях запрокинутую голову мужа, чтобы остановить кровь из разбитого носа, и со слезами на глазах мечтала вырваться из этого кошмара, считая себя самой несчастной на этой несчастной земле. Но даже наши ненавистные соседи надолго умолкли, когда к нам в комнатушку-чулан подселили двух сестер-подростков, которым непостижимым образом удалось сбежать из маленькой деревушки под Киевом. Они наперебой, плача и трясясь от страха, рассказывали об ужасах оккупации. Как однажды немцы, согнав евреев со всех окрестных деревень в два огромных заброшенных сарая и один коровник, держали их там две недели почти без еды и питья. Мужчин по утрам забирали в лес, где они копали окопы, и до смерти напуганные люди с надеждой думали, что немцы готовятся обороняться, потому что со дня на день появятся наши освободительные дивизии, но вместо этого как-то ранним утром в сараи ворвались разгоряченные алкоголем украинские полицаи и ударами палок и прикладов заставили всех обреченных построиться в колонну и быстрым шагом двинуться к лесу. Люди не понимали, что их ждет дальше, но готовились к самому худшему, всех сковал животный страх. Матери несли на руках младенцев, а дети постарше жались к ногам мужчин. Иногда семьи замедляли ход и обнимали друг друга, поддерживая и прощаясь одновременно. Полицаи подскакивали к ним и с грязной руганью жестоко били, пинками подгоняли идти дальше. На опушке леса ровными рядами стояли немецкие солдаты и их до блеска начищенные бляхи ремней отсвечивали в лучах поднимающегося солнца, как запомнилось одной из сестренок. А потом начался ад. Евреев заставляли раздеться и под ударами дубинок бежать к свежевырытым рвам. Сестры вцепились с обеих сторон в свою маму, но два здоровенных украинца оторвали их, а мать бросили в толпу, как мешок картошки. И вдруг девчонок среди этого хаоса, истошных воплей, плача, грубых окриков полицаев и немцев узнал один из местных, стоящих в оцеплении. Он иногда помогал их матери по хозяйству, и та, бывало, оставляла его обедать. Схватил обеих за волосы и поволок за пригорок. «Куда ты их, Гринька», – кричал кто-то сзади. «Уж больно сочны жидовки, вздрюкаю их напоследок», – парень почти выдирал волосы визжащим и упирающимся девочкам, таща за собой. За пригорком он встряхнул их и больно надавал по щекам. «Значится так… Неситесь отсюда пулей ровно вперед с полчаса до церкви, а там второй дом от нее. Если повезет, найдете мою маманю, скажете, что, мол, Гриша прислал. Она чего из вещей и еды даст, и тикайте дальше, может, и спасет вас бог ваш жидовский. А здесь сейчас убивать начнут». Девочки, не помня себя, бросились наутек. Где-то позади то смолкали, то вновь раздавались крики, прерываемые пулеметными очередями…

Несчастным девчонкам действительно повезло – добрая женщина оказалась в хате, переодела их в старую крестьянскую одежду, видимо, еще своей молодости, собрала нехитрую снедь в дорогу и даже умудрилась постричь почти налысо черные смоляные волосы младшей сестры, чтобы ее еврейство не так уж бросалось в глаза. До следующего села девочек довез на дребезжащей повозке какой-то старичок, всю дорогу укрывавший их тряпьем и сеном. После этого сестры углубились в лес и блуждали там с неделю, уже почти без еды и продрогшие до костей, пока не наткнулись на десяток ободранных и таких же голодных русских солдат. Через несколько дней они встретили еще какое-то подразделение Красной Армии, даже при командире, также надеющееся перейти за линию фронта. В конце концов, еще через неделю, полумертвые от усталости бойцы вышли к своим. Всех солдат немедленно разоружили и увели в неизвестном направлении, а девочек, выслушав их страшные рассказы и не поверив ни единому слову, с обозом раненых отправили в тыл, где после долгих дней передвижений погрузили на поезд на какой-то уцелевшей станции…

Здесь бабушка обычно делала паузу, а сейчас даже немного всплакнула, раскачивая головой как маятником и непроизвольно поглаживая Левину руку.