Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох

– Сестры были тихие и скромные, все время сидели в своей комнатенке, куда постоянно прибегала Фирочка, твоя будущая мама. Девочки очень привязались к ней, а я тайком наблюдала за их нехитрыми играми, в которых сквозило беззаботное детское счастье. Впрочем, длилось это совсем недолго. Очередная комиссия большевиков-бездельников забрала девочек в детский дом, что находился на другом конце города. Я пыталась возразить, просила оставить сестричек с нами. «Не положено несовершеннолетним жить в чужих домах», – жестко одернула меня мужеподобная комиссарша; можно подумать, детский дом станет родным для сироток… «Вы, мамаша, помалкивали бы, а то приехали из столиц и живете тут лучше многих, – продолжила она. – А уж если кому совсем невмоготу, то терпеть недолго осталось. Еще пара месяцев – и войне конец, а там, глядишь, и все изменится». Вот уж любимая фраза всех этих коммунистов…

Недолгая война, Левушка, еще два с лишним года держала нас в страхе за будущее, среди чужих людей. Однако «все проходит и это пройдёт», как сказал Соломон (бабушка в каждом разговоре и не всегда к месту повторяла эту философскую фразу, но тут она была в самый раз). «Он ведь, наверное, даже не подозревал, что незамысловатые слова его многие века будут давать волю и смысл жизни для его соплеменников. – Бабушка в каждом разговоре и не всегда к месту повторяла эту философскую фразу, но тут она была в самый раз». – В конце концов страшное побоище закончилось и мы вернулись в Москву, о чем мечтали короткими по времени, но длинными от бессонницы ночами. Дедушка начал работать на своем прежнем месте, но очень быстро получил повышение. Он ведь умудрился изобрести что-то очень важное в строительстве мостов, чего – я и не упомню теперь, да и особо никогда не понимала. У него была куча высоких большевистских наград и благодарностей. Когда к нам в крошечную квартирку приходили в гости солидные ученые, даже парочка академиков захаживала, они, легонько выпив, всегда цокали языками и крутили своими профессорскими головами, нахваливая дедушкин ум и называя его то гением, то самородком. Мне всегда казалось, что они неприкрыто завидуют ему. Впоследствии знакомство с этими большими людьми сыграет зловещую роль в нашей судьбе, а пока мы были как никогда счастливы в те недолгие мгновения послевоенной жизни. Моисей с блеском защитил диссертацию, твоя прекрасная мамочка поступила в университет, куда практически не брали евреев, но куда ж деться, если она опередила всех на экзаменах. Нам выделили квартиру близко к центру Москвы, дом был почти новым, а наше жилище выглядело неприлично огромным. Я навсегда запомнила, как мы сидели втроем, обнявшись, на единственном диване, ждали звонка в дверь, нам должны были доставить купленную мебель, и строили планы на ближайшие годы. Дедушка крепко сжал мои плечи и сказал, глядя в только что отмытое окно, пока свободное от занавесок, все в лучах весеннего солнышка: «Томочка, а ведь жизнь все-таки изменилась… и на нашей улице начался праздник».

К сожалению, Левушка, праздник был совсем недолгим. Дребезжащий звук звонка оповестил, что нам привезли пару кроватей и шкафов, а через несколько дней дребезжание превратилось в хрип, затем звонок совсем сломался, как и почти все в этой квартире, оставленной предыдущими жильцами. Мы с дедушкой каждый день откладывали вызов электрика, а потом и вовсе смирились, что надо не звонить, а стучать. И вот однажды, совсем ранним утром, нас разбудил настойчивый грохот руками и ногами в хлипкую дверь. Мы подскочили на кровати как по команде, едва не ударившись головами. Моисей так же крепко, как и в наш первый день здесь, обнял меня и пристально посмотрел в глаза немигающим взглядом, который остался со мной на всю жизнь. Он не сказал ни слова, но я все поняла.

Пока мы спешно накидывали на себя одежду, замок выбили и в коридор вошли четверо хмурых чекистов, а за ними помятый участковый и пара испуганных соседей в качестве понятых. Моисею наспех зачитали бумажку об обыске и аресте, и все выглядело даже благообразно, пока из комнаты не выбежала твоя мама. Она упала на колени и зарыдала в голос, крепко обхватив ноги отца. Фирочку грубо оторвали от него и толкнули так сильно, что она ударилась головой о батарею. Этот шрам на лбу остался у нее навсегда, как ты помнишь… я тебе много раз описывала эту жуткую сцену. А я только тогда окончательно осознала, что, если эти большевики так безнаказанно ведут себя, значит, это вовсе не ошибка и вопрос с Моисеем уже решен.