Дыши!

Операционный стол казался просто ледяным. Все тело трясло. Врачи ходили вокруг и ждали, когда подействует наркоз, чтобы начать операцию. Когда меня начали мазать йодом, я все еще чувствовала прикосновения и было страшно, что меня начнут разрезать, не дождавшись действия анестезии. Почувствовав болезненные ощущения в районе живота, я в панике начала кричать, что меня режут заживо. Через пару секунд на лице уже была маска с наркозом, я отключилась.

***

Очнулась я в послеоперационной палате. Это был не сон. Вскоре пришла медсестра, чтобы поменять мне капельницу. «Где мои дети?», – тихо прошептала я. А потом еще добавила: «Они живы?». От этого вопроса, повисшего в воздухе, потекли слезы. Медсестра, не глядя на меня, сказала, что скоро придет врач с новостями, и быстро ушла.

Почему она не ответила прямо на вопрос? Я не прошу деталей, просто «да» или «нет». Если бы было «да», то она так и сказала бы… Мелкая дрожь побежала по телу. В тот вечер я буду много плакать. Только один раз в жизни после операции я еще раз видела, чтобы подушка была настолько мокрой от моих собственных слез.

На тумбочке рядом с кроватью лежал телефон, который принесли в палату из смотровой. Я сфотографировала себя. Точно не могу сказать, зачем именно. Хотелось увидеть себя со стороны. Убедиться, что это точно я и происходит это именно со мной. На получившемся фото была опухшая, лохматая женщина. Веки огромные от количества пролитых и вытертых слез. Глаз почти не видно. Но это все же я. Это была реальность.

Через какое-то время в комнату вошла невысокая женщина с платиновыми волосами, врач детской реанимации. Никогда не забуду, как она на меня смотрела и как разговаривала. Сказала, что дети живы, назвала оценку состояния по шкале Апгар (которая была очень низкая, как я потом разберусь). Легкие детей не были готовы раскрыться на таком раннем (31 неделя) сроке, поэтому малыши сейчас на аппарате искусственной вентиляции легких. «Дышите!», – проговорила я про себя, ежась от ужаса на кровати.

Хотелось понять, что с детьми будет дальше и какой прогноз. Но на все мои робкие вопросы врач лишь отвечала: «Будем наблюдать». Неужели она не видит, как мне страшно, как катятся по моему лицу слезы? Так сложно меня поддержать? Потом мы еще не раз будем с ней разговаривать. Я пойму и приму, что врачи в детской реанимации такие – собранные, говорят спокойно и лишь факты или то, в чем относительно уверены. И это правильно. Потому что реанимация – это не место для точных прогнозов. Именно из больницы я вынесу важный жизненный урок о том, что не стоит озвучивать какие-то планы, ожидания, надежды сильно заранее, пока нужное событие не наступило. Ведь все в жизни может измениться в мгновение ока, а повлиять на это мы не всегда в силах.

Вскоре врач ушла. За окном уже стемнело, а с улицы доносились звуки праздничного салюта в честь 9 мая. Были видны яркие цветные вспышки, озаряющие небо. Там был праздник, а вот меня в это 9 мая никто не поздравит. Я специально попросила близких, кому успела сообщить о случившемся, не делать этого. В тот момент было важно, чтобы кризис миновал, а праздник устроить мы всегда успеем. Так мне казалось тогда. Но в последующие годы дата 9 мая, увы, не станет семейным торжеством по случаю рождения детей.

***

На следующий день после родов меня должны были перевести из послеоперационной в обычную палату, поэтому нужно было пробовать ходить. С самого утра я вставала и немного двигалась. Было очень больно, но сложно сказать, что именно болело: разрезанные брюшные мышцы и вскрытая матка после операции, или сердце от ужаса произошедшего. Около полудня врачи провели осмотр и дали разрешение на перевод.

Тогда в палату ко мне пришла санитарка и сказала, что до перевода мне нужно сходить в душ и она пойдет со мной, чтобы помочь. Мне было 32 года и последний раз кто-то помогал мне мыться в очень далеком детстве. Но не было никакого чувства стыда или брезгливости, все эмоции по иным поводам помимо случившегося вчера были как будто заморожены. Отсутствовало какое-либо сопротивление тому, что со мной в душ пойдет женщина, которую я видела первый раз в жизни. Позже я была ей очень благодарна, потому что самостоятельно стоять и держать душевую лейку, как оказалась, было очень сложно. Все же кесарево сечение – это не какая-то обычная «женская» операция. Это хирургическое вмешательство, когда тело разрезают. После него в первое время стоять получается только в согнутом состоянии, потому что все тело болит.