Дыши!

Под струями воды с меня смывалась кровь. Стеклянными от страха глазами я смотрела, как красные ручейки наполняли поддон больничной душевой. Взгляд зацепился за вид моего живота, сдувшегося и пустого. У меня украли мой красивый круглый живот. Полгода я гладила его, разговаривала с ним, пела колыбельные, когда малыши активничали и пинали меня со всех сторон. Каждую неделю я фотографировала, как он растет. На седьмом месяце, так как у меня была двойня, размер живота был таким, что самой себе застегнуть обувь не всегда уже удавалось. Тяжело спалось, водить машину было почти невозможно. Но я любила мой живот, потому что он был домом для двух долгожданных малышей. Сейчас он пропал. Вместо него висел сдутый и сморщенный мешок из кожи с разрезом поперек.

Еще очень не скоро получится прямо посмотреть на него и принять таким. Я буду долго избегать зеркал и мыться в душе, глядя напротив себя или даже вверх, проводя мочалкой или руками по животу как можно быстрее, не задерживаясь, чтобы лишний раз не напоминать себе, как мое тело меня подвело. Понадобится много времени, чтобы простить его, снять с него и с себя вину за все произошедшее. Чтобы полюбить свое тело, несмотря ни на что. Чтобы перестать ненавидеть шрам, который навсегда останется со мной как напоминание о том, насколько хрупкой и непредсказуемой может быть наша жизнь.

***

В новую палату из послеоперационной меня везла на кресле-каталке та самая санитарка. Казалось, что мы с ней бредем по каким-то бесконечным коридорам, поднимаемся и спускаемся на нескольких лифтах, пытаемся пролезть в узкие проемы.

Роддом выглядел как в советских фильмах: двери на крупных тугих пружинах, которые закрываются с характерным грохотом, плотное стекло в цветочек в этих дверях (как дома у моей бабушки), мелкая плитка на полу, рыжие деревянные перила на лестницах и длинные темные коридоры с окнами только в двух концах, по которым плывешь, словно в тумане.

В новой палате лежало несколько девушек, тоже мамы, чьи малыши находились в реанимации. Только спустя время придет осознание, как же гуманно поступают в этом роддоме, выделяя отдельные палаты для таких мам. Ведь там, где нет площадей или где просто не считают нужным проявлять слишком много такта, женщин кладут вместе без учета их ситуации. Если вдуматься, то это психологическое насилие и почти моральный садизм.

В одну палату могут определить двух беременных девушек, одна из которых лежит на сохранении, а вторая находится в ожидании аборта по медицинским показаниям. То есть одна женщина всеми силами стремится уберечь своего ребенка, от чего вся нервная и тревожная, впечатлительная и напуганная. А вторая женщина является олицетворением худших страхов первой: она убита горем, потому что врачи установили, что ребенок уже или умер внутри, или смертельно болен. Его нужно достать.

Матерей с пустыми руками после родов, как у меня, вполне могут поселить в одну палату с только что родившими мамочками и их малышами. И пока одна мать упивается счастьем от своей новой роли, сидящая рядом одинокая мама убивается от боли, страха и злости, закрывает руками уши, чтобы не слышать плач чужого ребенка или колыбельную соседки по палате.

Я частично почувствовала этот эффект на себе, когда лежала в послеоперационной палате. На следующий день после моего экстренного кесарева туда привезли двух девушек, которым только что сделали плановую операцию. Они звонко обсуждали друг с другом, как услышали крик своих детей, как впервые прижали их к груди. Новоиспеченные мамы звонили родственникам и принимали поздравления. Я слушала их с завистью и болью. Потому что не видела своих детей при рождении. Потому что у меня не было поздравлений. Потому что у меня все было по-другому. И хоть это продолжалось лишь пару часов, пока я лежала в послеоперационной, мне было очень больно.

Два совершенно разных состояния встречаются вместе, определенные в одну палату бездушной машиной государственной медицины. Это приносит боль и наносит непоправимые травмы женщинам. После пережитого в роддоме кто-то больше никогда не решится на ребенка, кто-то долго будет в депрессии, а кто-то и вовсе не сможет справиться со всем этим. Женщины – не инкубаторы по производству детей в любых условиях. Нам больно и страшно, мы переживаем и боимся, мы уязвимы и ранимы. Произошедшее с нами сказывается на нашей жизни, на жизни наших семей и окружения. Поэтому это не может быть не важно. Надеюсь, что в скором времени аспектам психологического комфорта женщин в тяжелых ситуациях беременности и родов будет уделяться больше внимания в больницах и роддомах. Эта книга написана в том числе для того, чтобы показать, что эти проблемы существуют, как бы общество ни отворачивалось от них.

***

В детской реанимации роддома приемные часы строго определены, но в первый день после перевода из послеоперационной мне разрешили прийти тогда, когда я физически смогу это сделать.