Дзен футбола

Со стороны, впрочем, нельзя судить, кто прав в этой игре. Изнутри это понять еще труднее. Политика, однако, существует не для того, чтобы искоренять противоречия - она позволяет жить с ними.

Привыкнув быть инородцем в трех странах двух континентов, я смотрю в будущее легкомысленно. Сдается мне, что следующее поколение рижан будет говорить не на двух, а на трех языках. Охотней всего - по-английски.

ЛИТЕРАТИ

Б

лагородный муж, - учил Конфуций, - не служит двум князьям».

Поэтому при смене династий ученые уходили в горы, чтобы читать старые стихи и писать новые. Исчерпав политику, мандарины становились отшельниками и называли себя «литерати».

Дело в общем-то знакомое. До сих пор, входя в русский дом, я нахожу любую книгу не глядя. Библиотеки одинаковые, как жизнь - эзотерическая, изысканная, утонченная, ненужная: хочу все знать и ничего не уметь.

- Господи, ну откуда нам знать, мы за колхозы или против?

На заре свободы было иначе. Тогда считалось все понятным - где взять тару, кого выбрать депутатом, как обустроить Россию в пятьсот дней, не забив гвоздя.

Возможно, такое тоже бывает. Вацлав Гавел однажды сказал:

- Каждый чешский писатель умеет своими руками построить дом. - А неписатель? - спросили его. - Тем более, - удивился президент.

У нас иначе. Я видел, как наши литерати подходили к накренившейся власти. Жальче всех было Синявского. Храня честь вечного диссидента, он был против того, за что всегда боролся. Чтобы объясниться, понадобились три лекции в Колумбийском университете, к которым он готовился у нас в гостиной.

Эмоция сомнений не вызывала, а подробностей я не запомнил. Наши убеждения сходились в главном, но кончались на Пушкине. Его кумиром был Бабель, моим - Платонов. С политикой я так и не разобрался. Расхождения (1инявского с советской властью носили стилистический характер и не исчезли оттого, что коммунисты оказались в оппозиции. Андрей Донатович по-христиански простил врагов, и даже заставил себя им поверить, но разделить их язык было выше его сил. В чужой среде литерати могут жить либо молча, либо перестав быть собой.

Не это ли произошло с Лимоновым, которого так любили те же Синявские? Чтобы литература не мешала политике, он избавился от поэзии. А ведь в юности Лимонов, звавшийся тогда Савенко, переписал от руки пятитомник I Хлебникова, снабдившего нотами его авангард-; ную лиру. Читая (листая) то, что пишет Лимо-» нов сегодня, я не узнаю автора, которого не-* много знал в Нью-Йорке, чуть-чуть - в Париже» и нисколько - в Москве. I

Дело в том, что политика исключает услов- j ность, необходимую искусству, но пагубную для «речей. Художник никогда не говорит напрямую* то, что думает, оратор только и делает, что уве- • ряет в этом свою аудиторию. Чтобы заняться t одним ремеслом - попроще, надо отказаться от • другого - посложнее. •

Сдается мне, что все лимоновцы - неудавши- I еся поэты, обманутые вождем, в котором разо-» чаровались музы. Поэт-расстрига, как падший* ангел, больше всего ненавидит изгнавший его* парадиз.*

Несовместимость литерати с властью прояв-» ляет себя произвольностью убеждений. Поли-» тические взгляды выбирают сознательно, под I гнетом обстоятельств. Вкусы рождаются не- J вольно и умирают они лишь вместе с нами.*

Собственно, поэтому я прячу глаза, когда i московские друзья говорят о живой политике.» Если мы и спорим до хрипоты, то слишком бы-* стро переходим на личности, например - Бек-* кета. В этом кругу его знают лучше Путина. • Это, конечно, неправильно - несправедливо к своей судьбе и родной истории. Я тоже хочу, чтобы политику делали понятные мне люди. Теперь, впрочем, такое случается. Когда один мой товарищ вышел в большие начальники, в стране сразу появилось 250 профессиональных культурологов. Раньше они водили экскурсии по ленинским местам.

Власть тут вроде не причем, но путь к ней меняет походку. Наверх идут юля и оправдываясь, тщательно запоминая дорогу обратно. Даже те, кто добрался до вершины, умело следят, чтобы их не путали с завсегдатаями. Двусмысленность этих телодвижений выдает неискренность порыва. Литерати не даются жесты, особенно те, что выражают непреклонную веру в свою победу.

Как-то я играл в волейбол на американском пляже. После каждой подачи, к чему бы она ни приводила, команда собиралась в кружок у сетки, чтобы подбодрить себя боевым кличем: «Хэй, хэй - Ю эС Эй». Рот я открывал вместе со всеми, но слова проглатывал, как при пении гимна. От расправы меня спасли пуэрто-рикан-ские болельщики.

Я вспомнил об этом эпизоде, выпивая с министром. Мы познакомились еще тогда, когда нам обоим такое не снилось. Власть придала ему обаяния, и он щедро им делился: матом ру-* гался по-русски, стихи читал по-английски, • анекдоты рассказывал еврейские. Надо думать, I что не этот набор привел его в кабинет, зато с I ним проще вернуться обратно, если портфеля • не станет. I