Дзен и искусство ухода за мотоциклом

“Что подразумевают под красотой?” уходит корнями в античность. Но когда Федр сам изучал философию, он упорно отмахивался от всей этой области знания. Однажды он преднамеренно чуть ли не провалил один из курсов, который посещал, и написал несколько работ, в которых подверг преподавателя и мате-риалы жесточайшим нападкам. Он ненавидел и хулил всё. Эта реакция не была вызвана каким-либо конкретным эстетом. Это касалось всех их. Его возмущала не какая-нибудь конкретная точка зрения, а прежде всего сама мысль о том, что качество следует подчинить любой точке зрения. Интеллектуальный процесс низводил качество в рабское положение, проституируя его. Думается, в этом и был источник его гнева. В одной из своих работ он писал: “Эстеты полагают, что их предметом является некоторого рода мятный леденец, который им полагается мусолить своими жирными губами, нечто, предназначенное к пожиранию, то, что можно интеллектуально резать ножом, тыкать вилкой и хлебать ложкой раз за разом под соответствующие смачные возгласы, а меня от этого тошнит. Они мусолят ту тухлятину, которую убили давным давно.” Теперь, на первом этапе процесса кристаллизации, он увидел, что, если качество оставить без определения, то вся область, называемая эстетикой, сметается… лишается всяческих прав… капут. Отказываясь дать определение качеству, он поместил его полностью вне аналитического процесса. Но если нельзя дать определения качества, то его нельзя и подчинить какому-либо интеллектуальному правилу. И эстетам больше нечего сказать. Тогда исчезает вся область определения качества. Мысль об этом просто очаровала его. Это походило на открытие лечения рака. Не нужно больше никаких объяснений, что же такое искусство. Не нужно больше чудодейственных критических школ со специалистами по рациональному определению того, где тот или иной композитор преуспел или потерпел неудачу. И всем им, распоследнему из всезнаек, наконец придётся заткнуться. Это больше не было интересной мыслью, это стало его мечтой.

Вряд ли вначале кто-либо вообще понимал, что он затеял. Они усмотрели в этом лишь интеллектуальное преподнесение со-общения со всеми атрибутами рационального анализа в процессе обучения. Они совсем не понимали, что его цель совершенно противоположна тому, к чему они привыкли. Он вовсе не содействовал рациональному анализу. Он блокировал его. Он оборачивал метод рациональности против самого себя, обращая его против своих в защиту концепции иррациональности, неопределённого формирования, называемого качеством. Он писал: “1) Любому преподавателю композиции в английском языке известно, что такое качество. (И любой, кто этого не знает, должен тщательно скрывать это, иначе оно будет доказательством некомпетентности.) 2) Любой преподаватель, считающий, что качество письма можно и следует определить до преподавания, должен заняться этим и дать такое определение. 3)Все, кто считает, что качества письма как такового не существует, и что его нельзя определить, но качеству всё равно следует учить, могут воспользоваться следующим методом обучения чистому качеству письма, не давая такого определения.” Затем он продолжил и дал описание нескольких методов сравнения, которые выявились в аудитории. Думаю, он надеялся, что кто-либо выступит, бросит ему вы-зов и попробует дать определение качества. Но никто так этого и не сделал.

Однако это небольшое замечание в скобках о неспособности распознать качество как доказательство некомпетентности вызвало некоторое удивление на факультете. Ведь он был всего навсего ассистентом, и от него ещё не ожидалось, что он будет устанавливать стандарты работы для своих старших коллег. Они ценили право высказываться, и старшие сотрудники вроде бы даже радовались тому, что он мыслит независимо, и поддерживали его по храмовому. Но вопреки убеждениям многих противников академической свободы отношение храма вовсе не состояло в том, чтобы потакать учителю, когда он болтает, что ему придёт в голову, безо всякого над тем надзора. Храмовое отношение состоит просто в том, что отчитываться надо Божеству разума, а не идолам политической власти. То, что он оскорбляет людей, не имеет отношения к достоверности или ложности того, о чём он говорит, и по законам этики его нельзя за это наказать. Но за что они готовы были побить его, вполне этично и с воодушевлением, так это за то, что в его высказываниях нет смысла. Ему можно было делать всё, что угодно, если это только оправдано с точки зрения разума.

Но как, черт побери, можно оправдать что-либо с точки зрения разума, если отказываешься давать какое-либо определение? Основанием разума являются определения. Без них нельзя рассуждать. Некоторое время можно сдерживать нападки, выписывая замысловатые диалектические пируэты и бросая оскорбления по по-воду компетентности и некомпетентности, но рано или поздно придётся подавать нечто более существенное. Попытка привнести нечто посущественней привела к дальнейшей кристаллизации за пределами традиционных рамок риторики и уводила в сферу философии.