Дзэн и искусство ухода за мотоциклом

Страх в глазах. Вот чего он хотел. Ненавидеть меня. Потому что я – не он.

Крис тоскливо смотрит в землю и одевается. Снова садимся на машину и едем вдоль побережья.

Я могу изображать отца, который у него вроде бы есть, но подсознательно, на уровне Качества, он видит меня насквозь и знает, что настоящего отца здесь нет. Во всей болтовне шатокуа была отнюдь не малая толика лицемерия. Снова и снова советуешь уничтожить дуальность субъекта-объекта – а самую большую дуальность, между мной и им, обходишь стороной. Ум, разделенный сам в себе.

Но кто же это сделал? Не я же. И никак не переделаешь… Все спрашиваю себя, глубоко ли до дна вон того океана…

Я – еретик; я покаялся и тем в чужих глазах спас свою душу. В глазах всех, кроме одного, который глубоко внутри знает, что спас я лишь собственную шкуру.

Я выжил главным образом тем, что угождал другим. Так поступаешь, чтобы выкарабкаться. Вычисляешь, чего от тебя хотят, а потом говоришь то, чего им надо, – мастерски и оригинально, как только можно; убедишь – вылезешь. Если б я против него не восстал, по-прежнему там бы сидел; а он держался того, во что верил, до самого конца. Вот в чем разница между нами, и Крис это знает. Поэтому иногда мне кажется, что он – реальность, а я – призрак.

* * *

Мы на побережье округа Мендосино, тут дико, красиво и открыто. На холмах по большей части трава, но под прикрытием скал и в горных складках растут странные текучие кустарники, изваянные постоянными ветрами с моря. Проезжаем мимо старых деревянных заборов, поседевших от времени. Вдалеке старая облупленная серая ферма. Как можно здесь вести хозяйство? Забор сплошь дырявый. Нищета.

Дорога идет под уклон с высоких утесов к берегу, и мы останавливаемся отдохнуть. Выключаю двигатель, а Крис спрашивает:

– Зачем мы остановились?

– Я устал.

– А я нет. Поехали дальше. – Он по-прежнему злится. Я тоже.

– Спустись на пляж и побегай кругами, а я пока отдохну, – говорю я.

– Поехали дальше, – бурчит он, но я отхожу и не обращаю внимания. Он садится на обочину у мотоцикла.

Здесь густ морской запах гниющей органики, а холодный ветер не дает хорошенько расслабиться. Но я отыскиваю большую кучу серых камней, где нет ветра и поэтому теплее. Отсекаю все, кроме солнечного тепла, и благодарен за то немногое, что есть.

Потом снова едем, и у меня в голове сгущается мысль: он еще один Федр; думает так же, как Федр, поступает так же, ищет неприятностей на свою голову, его влекут силы, которые он лишь смутно сознает и вовсе не понимает… Вопросы… те же вопросы… он должен знать все.

А если не добьется ответа, будет гнать и гнать дальше, пока его не получит, а потом – к следующему вопросу, и опять гнать в поисках ответа… в бесконечной погоне за вопросами, так и не видя и никак не понимая, что вопросы никогда не кончатся. Чего-то не хватает, он знает это – и убьет себя, пытаясь это нечто обрести.

Резко сворачиваем на вершину крутого утеса. Океан бескраен: холодный и синий, от него странное отчаянье. Береговые жители никогда толком не понимают, что олицетворяет собой океан для тех, кто со всех сторон замкнут на суше; какая это далекая мечта – она есть, но невидима в глубочайших пластах подсознательного; а когда люди сухопутья приезжают к океану и образы сознания накладываются на подсознательную мечту – вот тут-то и облом: приехали в такую даль и вдруг замерли перед тайной, которой никогда не постичь. Перед источником всего.

Гораздо позже въезжаем в город, где сияющая дымка – над океаном она казалась такой естественной – висит на улицах, окутывая их некой аурой, туманным солнечным свечением, и оно пропитывает все ностальгией, словно вспоминаешь давно прошедшее.

Останавливаемся у переполненного ресторана, находим последний свободный столик у окна, а за окном сияет улица. Крис не поднимает глаз и не разговаривает. Может, чувствует, что ехать нам недолго.

– Я не хочу есть, – говорит он.

– Не возражаешь тогда, если я поем?

– Поехали дальше. Я не голодный.

– Зато я голодный.

– А я нет. У меня живот болит. – Старый симптом.

Я обедаю – среди разговоров, звяканья тарелок и ложек с других столов, – а в окно вижу, как проезжает велосипедист. Будто к концу света прибыли.

Поворачиваюсь – Крис плачет.

– Что теперь? – спрашиваю я.

– Живот. Больно.

– И все?

– Нет. Я ненавижу все это… Не надо было ехать… Ненавижу эти каникулы… Я думал, будет весело, а ничего не весело… Жалко, что поехал. – Он правдивый – как Федр. И, как Федр, смотрит на меня сейчас с растущей ненавистью. Пора.

– Я думаю, Крис, что тебя надо посадить здесь на автобус до дому.

Лицо его совершенно непроницаемо, затем наплывает удивление пополам с растерянностью. Я добавляю:

– Я дальше поеду на мотоцикле один, встретимся через неделю-другую. Какой смысл заставлять, если ты ненавидишь эти каникулы?

Теперь мой черед удивляться. У него в лице ничего похожего на облегчение. Растерянность только усугубляется, он опускает голову и молчит.

Кажется, решение застигло его врасплох, и он испугался.

Он поднимает на меня взгляд:

– Где я буду жить?