Дзержинский

Иван Яковлевич оказался прекрасным певцом и музыкантом. За «Камаринской» последовали другие песни. Революционные и народные. Пели все с увлечением. Захваченный общим порывом, пел и Дзержинский. И на душе у него было радостно.

3

Стоял в центре Нолинска двухэтажный дом, окрашенный в желтый цвет, традиционный для царских государственных учреждений. Возвышавшаяся над крышей каланча лучше всякой вывески говорила о том, что здесь помещается пожарная часть. В другом крыле здания размещалась полиция: канцелярия нолинского уездного исправника и околоток.

Пожарный на каланче смотрел, чтобы огонь не охватил дома и сараи нолинских обывателей, а недреманное око господина исправника, коллежского асессора Золотухина бдительно следило, чтобы в их головы не запала искра свободомыслия.

Ссыльные, за которыми исправник по долгу службы обязан был осуществлять гласный и негласный надзор, вели себя Довольно мирно. Положение изменилось с появлением в городе Дзержинского. Этот «вредный полячишка», как именовал его господин исправник, сломал невидимую стену, отделявшую ссыльных от жителей Нолинска. Поступил работать на махорочную фабрику и сразу оказался в гуще рабочих, заделался их другом-товарищем.

В последний приезд исправника в Вятку начальник канцелярии губернатора в ответ на жалобы исправника дал понять, что его превосходительство губернатор Клингенберг не прочь будет запрятать этого смутьяна куда-нибудь подальше.

Уже пожилой, поднаторевший в полицейском сыске исправник сразу смекнул, чего от него ждут. Его превосходительству нужны «основания». Поразмыслив в дороге, он даже обрадовался. Представлялся случай убить двух зайцев: избавиться от беспокойного ссыльного и угодить его превосходительству.

Вернувшись в Нолинск, Золотухин немедленно вызвал к себе околоточного надзирателя Кандыбина. В его околотке находилась махорочная фабрика и жил Дзержинский.

Кандыбин, или попросту Кандыба, обладал типично полицейской внешностью: одутловатое лицо, острые глазки, буравящие собеседника, порыжевшие прокуренные усы.

— Здравия желаю, ваше благородие! — отчеканил Кандыба, вытягиваясь у порога и щелкая каблуками огромных яловых сапог.

— Садись, Кандыбин. Докладывай, как Дзержинский? Забыл, что я тебе говорил? — строго спрашивал исправник.

— Имею сведения, верные люди говорят, — понизив голос почти до шепота, хрипел Кандыбин, — мутят они фабричных. Бастовать, говорят, надо, а царя… Извиняюсь, невозможно даже вслух произнести.

— Что царя? Что ты тянешь? — прикрикнул капитан.

— Спихнуть надо! — выпалил Кандыба и опасливо оглянулся на закрытую дверь.

— А еще, — продолжал околоточный, — в среду у госпожи Николевой они, то есть господин Дзержинский, всех ругали. Хватит, мол, болтать попусту. Народ подымать надо. Против властей, значить…

— Ого! А это откуда тебе известно? — спрашивал исправник, удивляясь неожиданной осведомленности такого неуклюжего и туповатого на вид околоточного.

— Так что, ваш бродь, кухарка господина Калитина слышала. Я и то говорю: «Дуреха, может, не он ето говорил?» А она мне: «Точно, — грит, — он. Я ево еще, как пришел, приметила. Новенький. Да и слова вроде бы русские, а произносит как-то по-особенному, не по-нашему».

Отпустив Кандыбу, исправник закурил и принялся ходить по кабинету. Постепенно в его голове сложился план, с помощью которого он надеялся упрятать Дзержинского, «куда Макар телят же гонял».

— Вас просят зайти к их благородию, — сказал Дзержинскому делопроизводитель, когда Дзержинский и Якшин пришли в канцелярию исправника. С недавних пор они поселились вместе, в том же доме, что и Николева, только на первом этаже. Как лица, состоящие под надзором, они обязаны были в установленные дни отмечаться в полиции.

Отметка в полиции сводилась обычно к чисто формальной процедуре, и занимались ею делопроизводитель или писарь, а тут вдруг к исправнику.

— К чему бы такая честь? — Феликс вопросительно посмотрел на Якшина.

— Сейчас узнаем. — Александр Иванович решительно открыл дверь, пропустил вперед Дзержинского и сам вошел вслед за ним.

Появление Якшина не входило в планы исправника. Он совсем уже собрался попросить его из кабинета, но потом мелькнула мысль: «Пусть останется, лишний свидетель, да еще сам из ссыльных, не помешает».

— Позвольте узнать, господин Дзержинский, — лицо исправника сохраняло учтивость, — с какой целью вы устроились работать на махорочную фабрику?

— Это что — допрос? — запальчиво спросил Феликс.

— Пока нет. Вы же знаете, что состоите под надзором полиции. Вот я и интересуюсь, как живут, чем дышат мои подопечные. По долгу службы, так сказать.

— Извольте, господин исправник. Цель простая — заработать на свое существование, — пожимая плечами, ответил Дзержинский.

— Странно, странно, — исправник взял у писаря бумагу и как бы в задумчивости побарабанил пальцами. — Если вы действительно нуждаетесь в заработке, то зачем же подбивать других бросать работу?

Дзержинский молчал.

— Не позволю! — вдруг заорал Золотухин, хлопая ладонью на столу. Стоявший рядом писарь вздрогнул от неожиданности.