Дж. Д. Сэлинджер

– Да… не знаю. Наверно, надо было. В смысле, выбрать темой дядю, а не ферму, если ему так интересней. Только я в том смысле, что ты ж по большей части вообще не знаешь, что тебе интересней всего, пока не начнешь рассказывать про то, что тебе не интересней всего. В смысле, тут же иногда ничего с собой не сделаешь. Я вот чего думаю – ну и пускай себе рассказывает, если хотя б интересно и что-то его заводит. Мне в жилу, если кого-то всего распирает. Нормально так. Вы просто этого препода не знаете, мистера Винсона. Иногда от него свихнуться можно – от него и от всего, нафиг, класса. В смысле, он же талдычит все время – обобщайте да упрощайте. А с некоторой фигней так просто не получится. В смысле, нельзя ж чего-то упростить и обобщить просто потому, что от тебя этого кто-то хочет. Вы не видали этого мистера Винсона. В смысле, он интель такой и всяко-разно, только все равно видать, что у него мозгов голяк.

– Кофе, джентльмены, наконец-то, – говорит миссис Антолини. Она с таким подносом вошла с кофе и кексами и прочей фигней. – Холден, в мою сторону даже не подглядывай. Я чучело.

– Здрасьте, миссис Антолини, – говорю. Начал было вставать и всяко-разно, только мистер Антолини меня за пиджак поймал и обратно потянул. У этой миссис Антолини в волосах таких железных бигудей было навалом, и никакой ни помады, ничего. Не слишком роскошно она смотрелась. Такая себе старуха и всяко-разно.

– Я это вам оставлю. А вы уж вгрызайтесь, – говорит. Поставила поднос на журнальный столик, а все эти стаканы отодвинула. – Как мама, Холден?

– Хорошо, спасибо. Правда, я ее давно не видел, но в последний раз…

– Дорогой, если Холдену что-то понадобится, все в бельевом шкафу. На верхней полке. А я ложусь. Я вымоталась, – говорит миссис Антолини. Оно и видно. – Сами на диване постелить сможете, мальчики?

– Мы все берем на себя. А ты бегом в постельку, – говорит мистер Антолини. Чмокнул миссис Антолини, она со мной попрощалась и ушла в спальню. Они на людях всегда сильно много целуются.

Я отпил кофе и откусил где-то полкекса, твердого, как камень. А мистер Антолини себе только еще вискача налил. Он с содовой сильно крепкие мешает, это видно. Так и спиться недолго, если за собой не следить.

– Пару недель назад я ужинал с твоим отцом, – говорит вдруг ни с того ни с сего. – Ты в курсе?

– Не, не в курсе.

– Ты, разумеется, осознаешь, что он страшно тобой обеспокоен.

– Это я знаю. Что обеспокоен.

– Очевидно, перед звонком мне он получил длинное и довольно душераздирающее письмо от директора твоей последней школы, и там сообщалось, что ты абсолютно не стараешься. Прогуливаешь уроки. Приходишь на занятия неподготовленным. В общем, как ни посмотри…

– Никаких уроков я не прогуливал. Там не разрешают. На пару не ходил время от времени, вроде этих навыков речи, я говорил, но много не сачковал.

Мне совсем не в жиляк все это было объяснять. От кофе животу чутка получшело, но башка болела все равно жуть как.

Мистер Антолини закурил еще одну. Курит он как зверь. Потом говорит:

– Честно говоря, я даже не знаю, Холден, что и сказать тебе.

– Я знаю. Со мной вообще трудно разговаривать. Я это понимаю.

– У меня такое чувство, что ты во всю прыть несешься к некоему кошмарному, страшному падению. Но я честно не знаю, какому… Ты меня слушаешь?

– Да.

Видно было – он пытается сосредоточиться и всяко-разно.

– Может статься, в тридцать лет ты будешь сидеть в баре и ненавидеть там всех, кто в колледже, судя по их виду, играл в футбол. С другой стороны, ты можешь нахвататься ровно столько знаний, чтобы ненавидеть тех, кто говорит: «Поклади газету на место». Или окажешься в какой-нибудь конторе, где станешь кидаться скрепками в ближайшую стенографистку. Этого я просто не знаю. Но ты хоть понимаешь, к чему я веду?

– Да. Еще бы, – говорю. Это я просекал. – Только вы не правы насчет этой ненависти. В смысле – футболистов ненавидеть и все дела. По-честному не правы. Я мало кого ненавижу. Я могу чего – я могу их поненавидеть сколько-то, как этого типуса Стрэдлейтера в Пенси и еще одного тамошнего знакомого моего, Роберта Экли. Я время от времени их и ненавидел, куда деваться, только долго это не тянется, я вот в каком смысле. Через некоторое время, если я их не вижу, если они в комнату не заходят или я их в столовке пару раз не встречаю, мне их как бы не хватать начинает. В смысле, мне их как бы не хватает.

Мистер Антолини долго ничего не говорил. Встал, взял еще кусок льда и сунул себе в стакан, потом опять сел. Видно было, что думает. А мне все хотелось, чтобы он утром договорил, не сейчас, только его распирало. Людей вообще распирает поговорить, когда тебя никуда не распирает.