Джайв с манекеном

– В прошлый раз ты брал шесть.

– Инфляция, – пожал плечами Збышек. – Кризис и все такое. Берешь?

Я кивнула и вынула из сумочки деньги.

– Сколько тут? – полюбопытствовал Збышек.

– Пять тысяч. Когда будут готовы паспорта?

– Ну… завтра утром заберешь. Часов в двенадцать, раньше я не встану. И без того провожусь с ними до ночи. Иди, встань к стеночке.

Я послушно встала к стене, на которой висела несвежая белая простыня. Збышек вынул фотоаппарат и сделал несколько снимков. Подключив фотоаппарат к компьютеру он выбрал лучший снимок и отправил его на печать. Приятно зажужжав, принтер выплюнул теплый лист, на котором красовалось шесть моих фотографий.

– Завтра привезешь двадцать пять тысяч, – сказал Збышек.

– Сюда?

– Ну, а куда еще? Я предпочитаю вести дела на своей территории. Оно как-то побезопаснее будет. Пива хочешь?

Я отрицательно покачала головой.

– Ну, как знаешь. Тогда завтра, часам к двенадцати. Все, топай, мне некогда.

Когда я уже стояла в дверях, Збышек хихикнул.

– Крепко видать тебя припекло, раз ты хапаешь сразу три паспорта.

Я не ответила и вышла. Спускаясь по ступенькам, подумала, что Анна права, и распознать жулика по глазам проще пареной репы. Вот у Збышека глаза жулика, бегающие и острые, как алмазная крошка. Ничем не лучше, чем взгляд Оливье…

Анна оказалась на редкость проницательной. Несмотря на острое чувство опасности, я не предприняла никаких мер предосторожности. Не проворочайся я почти до утра, не стала бы заезжать в небольшое кафе, чтобы выпить крепкого кофе. Войдя в зал, я сразу увидела Оливье и Людочку, забившихся в угол. Оливье жевал бутерброд, кивая головой, а Людочка, ожесточенно жестикулируя, что-то рассказывала, и я догадывалась – что.

Ни Людочка, ни Оливье не заметили меня. Я сделала шаг назад, скрывшись за дверью, и решительно направилась к машине, думая, что все мужчины – подлецы и жулики. Сев за руль, я уехала домой и там, забившись в спасительный полумрак, упала в постель. Разглядывая потолок, я мрачно гадала, чего ждать от жизни теперь.

Утром я поднялась с тяжелым сердцем. Сознание того, что со дня на день придется покинуть уютный дом, к которому я прикипела всей душой, придавливало к земле. К тому же, хотя я и старалась не покупать много вещей, по давней скопидомской привычке обросла кучей барахла, нужного и не очень, расставаться с которым было жалко. Мучила и некая неопределенность. С одной стороны, мир большой, дороги открыты, езжай, куда хочешь. С другой, тяжкие думы, что снова придется искать новый дом, город и, возможно, даже страну отбивали всяческую охоту заниматься этим. Я кляла недобрыми словами Анну, умудрившуюся так не вовремя заболеть, и проклинала Ларису, вставшую на пути. Как же все было не ко времени…

Лариса могла позвонить на родину. Больше всего я боялась именно этого. В Интернете про исчезновение актрисы Мержинской было сказано двумя скупыми строчками. Но это не означало, что обо мне забыли. Скорее, наоборот. Пять миллионов долларов не дороге валяются. Узнай Захаров и Глова где я, вытрясти из меня деньги не составит особого труда, учитывая даже, что полмиллиона я растратила на уплату налогов, переезды и запутывание следов. Вот он, недостаток перестройки. Открыли границы, и народ спокойно порхает туда-сюда.

Глова или Захаров, или любой из их шаек, спокойно приедут в Париж по туристической визе, найдут меня, выдоят до последней капли, а потом задушат подушкой. Кто будет искать убийцу в толпе туристов? Полиция, конечно, заинтересуется моей личностью и получит немало сюрпризов, установив, что Алисы Буковской никогда не существовало.

И что мне теперь делать?

Я отправилась на прогулку, мрачная и издерганная. Погода стояла под стать – моросил дождик. Небо затянули серые комковатые тучи. Тяжелые капли падали мне на лицо, срываясь с веток кипарисов. Леваллуа Перре засажен кипарисами вдоль и поперек, словно кладбище. Если я не приму решения, парижский пригород станет моей могилой.

У Жака было пусто. Даже Максимилиан предпочел в такую погоду посидеть дома, не тревожа ревматические кости. Я осталась в летнике, невзирая на промозглую сырость и ветер. При всей любви ко мне, Жак не позволял Баксу сидеть внутри помещения.

Сегодня явно был не мой день. Жак не выходил. Обслуживала меня его жена, косившаяся недобро, словно хотела укусить. Я вцепилась в горячую чашку, грея озябшие ладони. Бакс трясся мелкой дрожью и нетерпеливо переминался на месте. Прогуливаться под дождем он не любил, мерз и, по приходу домой, долго стоял на подстилке, ожидая, когда я укрою его одеяльцем.

На дне чашки осталась остывшая коричневая лужица. Я поставила чашку на стол. Часы тикали, минутная стрелка ползла по кругу с отрешенностью старой черепахи. В голове мелькнула мысль, что было бы неплохо выпить рюмку коньяка, но я отказалась от идеи. Скоро предстояло ехать к Збышеку. Чувство острого, как бритва, одиночества, охватило меня. Несмотря на то, что я скрывалась второй год, привыкнуть к этому было невозможно. Всю жизнь со мной был кто-то, в ком я могла черпать силы: Володя, Женя, Агата… А сейчас я совсем одна.