Джамбул Джабаев. Приключения казахского акына в советской стране. Статьи и материалы

По всем параметрам на роль такого всенародного певца лучше всего подходили люди, воспитанные восточной традицией с ее любовью к гиперболическому возвеличению. Вначале на роль народного сказителя был выбран ашуг из Дагестана Сулейман Стальский. Его фамилия вызывала известные ассоциации, он был беден и слеп, что тут же позволило пресмыкавшемуся перед властями Горькому назвать его «Гомером XX века». К сожалению мастеров коммунистической пропаганды, Сулейман умер в 1937 году. Вакантное место занял певец из киргизских степей Джамбул, блестяще сыгравший роль простого акына, вдохновленного невиданными успехами советской власти.

Едва ли столетний неграмотный старик понимал, что делается вокруг него. Секретари, конечно, по мере сил ему что-то растолковывали, но он оставался во власти традиционных представлений. Полунищий акын стал жить в полном достатке как по мановению волшебной палочки или по какому-то волшебному слову. Слово это — «Совет». Оно было произнесено — и все изменилось в жизни Джамбула:

Когда я, как снег Ала-Тау, стал сед,
Узнал я счастливое слово «Совет».

(1938, 25)

В мифологических представлениях Джамбула равнозначное слову «Совет» — «Закон»:

У казахов, как сбывшийся сон,
Свой счастливый и мудрый закон.

Принятая в конце 1936 года так называемая Сталинская конституция названа Джамбулом «великим советским законом» и прославлена на все лады. «Закон» имеет чудотворную силу — сама жизнь на земле возможна лишь потому, что есть этот славный закон:

Закон, по которому радость приходит,
Закон, по которому степь плодородит.

(1958, 255)

И акын взывает: «Свети же, как солнце, наш мудрый закон!» (1958, 296).

Кто же знал это счастливое слово, кто его произнес? Сталин, разумеется. За ним стоит великий мудрец-аксакал Ленин. Он же выступает в роли богатыря-батыра. Главный соперник батыра Ленина, побежденный им, — царь. Ленин умер и успел передать волшебный дар Сталину. Это так называемая «клятва» (вспомним, какую мифологическую роль играла пресловутая «клятва» в официальной идеологии, как эксплуатировал этот образ сам Сталин). Теперь место Ленина занимает Сталин. В сознании среднеазиатского акына Сталину отводится место отца (впоследствии это звание прочно закрепилось в официальной идеологии). И Джамбул поучает молодое поколение:

Пусть запомнит казах-пионер:
Сталин — самый высокий пример,
Самый мудрый из всех мудрецов,
Самый лучший отец из отцов.

(1938, 17)

Центральный герой поэзии Джамбула отвечает эталону героического эпоса. Это батыр. Образ его создается с помощью гипербол. О Сталине говорится:

Он мощью своей превосходит Арал,
И каждый бедняк в нем отца увидал.

(1938, 21)

Из глаз батыра Фрунзе струится огонь, батыр Серго освободил Кавказ. Но, конечно, батыр из батыров — Сталин. Вокруг него — тоже батыры: Молотов, Ворошилов, Каганович, Ежов, и каждому из них Джамбул слагает хвалебную песню. То он славит батыра Ежова, то, как придворный певец, сгибается в поклоне перед своим высоким повелителем:

Товарищ Молотов! В дар прими
Простые, народные песни мои!

(1938, 26)

Каганович удостоен хвалы за московское метро и Турксиб:

Твой, Каганович, могуч приказ,
Слово твое — закон.

(1938, 33)

Вот акын славит Кирова:

Был он, как буря, нещаден, суров
К черному племени мерзких врагов.

(1958, 387)

Большевики воспринимаются как одна большая семья:

Был Фрунзе и другом и братом,
Стальной Ворошилов Чапаю был братом,
Любимый наш Киров Чапаю был братом,
Бесстрашный Буденный Чапаю был братом,
И пламенный Куйбышев был ему братом.

(1938, 311)

Они стоят в ряду самых славных богатырей всех времен и народов. Та, батыр Ворошилов («первый кзыл-аскер») уподобляется Искандеру, Чингисхану, степному разбойнику Исатаю Тайманову.

Рядом с хвалой, говорили мы, всегда живет хула. В поэзии Джамбула она выпадает на долю подлых гадов из троцкистско-бухаринского блока. Псы и шакалы — любимые определения для оппозиционеров у акына:

Первого пса Троцким зовут,
Он кровожаден, бешен и лют.
Второго пса Зиновьевым кличут,
У третьего Каменева обличье.
А с ними шакалья семья поднялась
Из ям, где зловоние, падаль и грязь.

(1958, 252)