Джанго Рейнхард. Я проснулся!

Сергей Н. Куприянов

Часть первая Я проснулся (1910–1922)

Как и у нас, у вас нет короля,

нет свода правил,
но у вас есть любовница – Музыка

Сандра Джайат, «Джанго», 1961

Джанго был музыкой, которая создала человека

Эммануэль Судье

* * *

Ранним утром, когда воздух можно пить, как холодную родниковую воду, на опушке леса у бельгийской деревушки Либерши, где расположился цыганский табор, Жан-Эжен возился с лошадью, а женщины хлопотали у костра, готовя нехитрый завтрак. Дым от костра стелился по опушке, окутывая кибитки. В окне одной из них показалась голова мальчугана – он отодвинул кружевную занавеску и таращился любопытными глазами на происходящее на улице. Ему казалось, что кибитка плывет по облакам. Спустя некоторое время мальчишка скрылся, а затем появился в дверях и, спустившись по лестнице, помчался к Жану-Эжену, сверкая босыми пятками по мокрому от росы изумрудному лугу, оглашая окрестности радостным криком: «Джан го! Джан го!». Среди франкоговорящих цыган-манушей это означало «Я проснулся!». Отец подхватил мальчишку и высоко подкинул над собой. «Джан го! Джан го!» – смеялся и повторял он.

Я выдумал эту историю, но, возможно, она не так уж далека от истины. Так или иначе, «Джанго» стало цыганским именем нашего героя. Именем же, которое, следуя букве закона, жандармы и пограничники внесли в свой журнал, было – Жан Батист Рейнхардт. Но когда семья останавливалась на привал у ручья или в лесу, чтобы разжечь костер, его называли только по-цыгански. Даже для его собратьев-манушей имя «Джанго» звучало странно – образованное от первого лица единственного числа глагола «просыпатьтся», оно звучало для них слишком резко и коротко. Однако Джанго им очень гордился. В этом имени слышалась непосредственность, чувство жизни и определенный символизм.

Он родился в таборе на перекрестке дорог в глухую зимнюю ночь. Его отец, Жан-Эжен Вайс, осенью 1909 года, следуя по грунтовым и мощеным дорогам из Миди на юге Франции, правил своей единственной лошадью, которая тянула их кибитку на север, на широкие, открытые равнины Бельгии. Земля здесь была настолько плоской, что казалось, еще немного и можно будет увидеть, где она кончается. С Атлантики беспрепятственно дул холодный ветер. Вместе с ним шли темные дожди, казавшиеся бесконечными. Они превращали день в сумерки, и оставалось только молиться, чтобы на небе пробился хотя бы слабый луч солнца. После долгого путешествия Жан-Эжен, наконец, придержал лошадь и остановил свой фургон на перекрестке дорог в Катр-Бра. Как и много лет назад, семья собиралась переждать зиму у бельгийской деревушки Либерши на юго-западе провинции Эно. Они разбили лагерь в окружении небольшой группы цыган, чтобы переждать самые холодные месяцы у пруда Флаш-ос-Курбос – Вороньего пруда – названного так из-за вороньих стай, оккупировавших окрестные деревья. Семья была вынуждена обосноваться здесь надолго.

Кибитка Жана-Эжена (называемая по-цыгански «вурдон», а по-французски roulotte, что можно перевести как «фургон» или «трейлер») была типичным цыганским домом той эпохи. Это был большой деревянный ящик, размером около семи футов в ширину, четырнадцати футов в длину и шести футов в высоту. Он устанавливался на две оси с колесами на деревянных спицах. Одноосные кибитки тоже использовались, но реже. Упряжь кибитки Жана-Эжена удерживала их единственную лошадь, а простая скамья служила сиденьем для возничего. К входной двери вела небольшая лестница. С обеих сторон фургона были небольшие окна, которые занавешивались кружевными занавесками ручной работы – это создавало уют, и фургон выглядел домом. Внутри фургона к полу была привинчена чугунная печь. В холодные зимы она светилась прозрачно-красным светом и обогревала фургон. В передней части располагалась спальня, над которой возвышался комод, где хранились вещи. Один из углов фургона отводился для алтаря, в котором помещалась литография с изображением святой покровительницы французских цыган – Сары Ла Кали. Она была помещена в позолоченную рамку, украшена драпировкой и разноцветными нитками бус и освещалась церковными свечами. Под крышей фургона вешались различные деревянные ящики с брезентом, инструментами, ведрами для воды, кормом для лошадей и клетками для уток или кур, которых могли украсть с ферм по пути. По потолку и вокруг дверного проема тянулись резные завитки, выкрашенные в самые яркие цвета: золотой, алый, индиго – они сияли словно венец на церковных фресках или иконах.

В таком небольшом доме на колесах и жила семья Жана-Эжена Вайса: он, его жена Лоране Рейнхардт и их дети – десятилетняя дочь и его маленький сын от другого брака – имена которых не дошли до нас.