Джанни

Джанни

Robert Silverberg. Gianni. Пер. – А. Корженевский.

Авт.сб. «На дальних мирах». М., «Мир», 1990.

– Но почему не Моцарта? – спросил Хоугланд, с сомнением качнув головой.

– Почему не Шуберта, например? В конце концов, если вы хотели воскресить великого музыканта, могли бы перенести сюда Бикса Бейдербека.

– Бейдербек – это джаз, – ответил я. – А меня джаз не интересует. Джаз вообще сейчас никого не интересует, кроме тебя.

– Ты хочешь сказать, что в 2008 году людей все еще интересует Перголези?

– Он интересует меня.

– Моцарт произвел бы на публику большее впечатление. Рано или поздно тебе ведь понадобятся дополнительные средства. Ты объявляешь на весь мир, что у тебя в лаборатории сидит Моцарт и пишет новую оперу, после чего можешь сам проставлять в чеках сумму. Но какой толк в Перголези? Он совершенно забыт.

– Только невеждами, Сэм. И потом, зачем давать Моцарту второй шанс?

Пусть он умер молодым, но не настолько же молодым. Моцарт оставил после себя огромное количество работ, горы! А Джанни, ты сам знаешь, умер в двадцать шесть. Он мог бы стать известнее Моцарта, проживи еще хотя бы десяток лет.

– Джонни?

– Джанни. Джованни Баттиста Перголези. Сам он называет себя Джанни.

Пойдем, я вас познакомлю.

– И все-таки, Дейв, вам следовало воскресить Моцарта.

– Не говори ерунды, – сказал я. – Ты поймешь, что я поступил правильно, когда увидишь его. К тому же с Моцартом было бы слишком много проблем. Все эти рассказы о его личной жизни, что мне довелось слышать… У тебя парик дыбом встанет! Пойдем.

Мы вышли из кабинета, и я провел его по длинному коридору мимо аппаратной и клети «временного ковша» к шлюзу, разделявшему лабораторию и жилую пристройку, где Джанни поселился сразу же после того, как его «зачерпнули» из прошлого. Когда мы остановились в шлюзовой камере для дезинфекции, Сэм нахмурился, и мне пришлось объяснять:

– Болезнетворные микроорганизмы сильно мутировали за прошедшие три века, и мы вынуждены держать Джанни в почти стерильном окружении, пока не повысим сопротивляемость его организма. Сразу после переноса он мог умереть от чего угодно. Даже обычный насморк оказался бы для него смертельным. А кроме того, не забывай, он и так умирал, когда мы его вытащили: одно легкое было полностью поражено туберкулезом, второго тоже надолго не хватило бы.

– Да? – произнес Хоугланд с сомнением.

Я рассмеялся.

– Не волнуйся, ты ничем от него не заразишься. Сейчас он почти здоров.

Мы истратили такие колоссальные средства на его перенос вовсе не для того, чтобы он умер здесь, на наших глазах.

Замок открылся, и мы шагнули в похожий на декорацию для киносъемок кабинет, заполненный рядами сверкающей телеметрической аппаратуры. Клодия, дневная медсестра, как раз проверяла показания диагностических приборов.

– Джанни ждет вас, доктор Ливис, – сказала она. – Сегодня он ведет себя слишком резво.

– Резво?

– Игриво. Ну, вы сами знаете…

Да уж. На двери в комнату Джанни красовалась табличка, которой еще вчера не было. Выполненная размашистым почерком с вычурными барочными буквами надпись гласила:

ДЖОВАННИ БАТТИСТА ПЕРГОЛЕЗИ

Ези. 04.01.1710 – Поццуоли. 17.03.1736.

Лос-Анджелес. 20.12.2007 – Гений работает!!!!

Per Piacere [пожалуйста (ит.)], стучите, прежде чем входить!

– Он говорит по-английски? – спросил Хоугланд.

– Теперь говорит, – ответил я. – Мы в первую же неделю обучили его во сне. Но он и так схватывает все очень быстро. – Я усмехнулся: – Надо же,

«гений работает»! Пожалуй, подобное можно было бы ожидать скорее от Моцарта.

– Все талантливые люди чем-то похожи друг на друга, – сказал Хоугланд.

Я постучал.

– Chi e la? [Кто там? (ит.)] – отозвался Джанни.

– Дейв Ливис.

– Avanti, dottore illustrissimo! [Входите, достопочтенный доктор! (ит.)] – А кто-то говорил, что он владеет английским, – пробормотал Хоугланд.

– Клодия сказала, что у него сегодня игривое настроение, забыл?

Мы вошли в комнату. Как обычно, Джанни сидел с опущенными жалюзи, отгородившись от ослепительного январского солнца, великолепия желтых цветов акации сразу за окном, огромных пламенеющих бугенвиллей, прекрасного вида на долину внизу и раскинувшихся за ней гор. Может быть, вид из окна его просто не интересовал, но скорее всего ему хотелось превратить свою комнату в маленькую запечатанную со всех сторон келью, своего рода остров в потоке времени. За последние недели ему пришлось пережить немало потрясений: обычно люди чувствуют себя неуютно, даже перелетев через несколько часовых поясов, а тут прыжок в будущее на 271 год.