Джаз в Аляске

– А я ничего не поняла. Что есть у этого Пикераса, чтобы так вас запугать?

– Две вещи, которые представляют для нас интерес.

– Так… Первая – деньги. А что еще?

– Поводок, за который он может потянуть, когда ему только вздумается.

Дружище Гауль

Когда они провели в заключении первый месяц, имя Боба Иереги уже разнеслось по всему городу. Окрестные газетчики повсюду совали носы, эхо бурных джем-сейшнов в «Белуне» достигло даже столичного Амстердама. Каждый раз на их выступлениях зал наполнялся битком, а по выходным вечерние импровизации растягивались до четырех-пяти часов утра. Пикерас раздувался от восторга при виде той атмосферы, которую создавали его музыканты. Казалось, они с небес спустились в это заведение, которое до недавних пор всего-навсего исполняло роль прикрытия. Впервые – и в немалой степени благодаря лишним двадцати процентам, которые во время концертов брали за обслуживание в баре, – «Белуна» сделалась рентабельным заведением, приносившим обильные барыши. Прошло совсем немного времени – и вот уже одна шустрая студия звукозаписи предлагает Бобу и Николасу записать пластинку; живи они в Нью-Йорке, они бы наотрез отказались из-за мизерной выгоды подобного договора, но здесь согласились без колебаний. Именно на одном из сеансов записи этого треклятого диска Боб начал выказывать первые симптомы помрачения рассудка.

Работа на студии как таковая проходила без сучка без задоринки. А вот игра Боба – это совсем другой разговор. Невидимый локомотив, прицепившийся впереди нормального локомотива и в сотню раз умножающий скорость состава. У него был другой ритм, он казался пчелкой, залетевшей из другого улья. Улья, расположенного – самое ближнее – на Луне. Когда играл Боб, говорить о джазе было то же самое, что говорить о дворе-колодце, о симфонии штопаных носков на бельевых веревках, о площадке, пропитавшейся запахом кухонь; определенно, произнести слово «джаз» было как услышать ругань жильцов с нижних этажей и звуки похотливой возни в мансардах. Это случилось в одном из перерывов. Все присутствующие словно окаменели. После неподражаемой версии «Pinocchio» и чудесной импровизации на тему «Confirmation Girl Called Iceland» Боб покинул студию.

– Мне надо лошадку покормить. Скоро вернусь.

Боб решил прикинуться сумасшедшим, чтобы вырваться из рабства, в котором они жили у Пикераса. В конце концов Пикерас наестся его выходками и выставит их за дверь. Так рассуждал Боб. Кларе и Николасу эта стратегия не пришлась по душе. В особенности им не понравились бутылки виски, которые Боб теперь поглощал одну за другой, стремясь довести свою идею до последней крайности. То ли это алкоголь привел его туда, куда в итоге привел, то ли это постельные проблемы с Кларой обернулись пьянством и потерей рассудка, – на эту тему не отважится распространяться даже всезнающий повествователь. Через несколько дней пустые бутыли из-под виски громоздились на телевизоре и вообще по всей квартире. Боб часами рассматривал рябь на экране плохо настроенного телевизора; тени от бутылок ложились на пол. Он не сомневался, что в конце концов Пикерас выкинет их пинком под зад. Боб хорошо знал эту породу – таким людям лишние проблемы не нужны.

Свой номер с лошадью он повторил и на концерте:

– Почтеннейшая публика, простите – я выйду на минутку. Мне нужно покормить лошадку.

Зрители не знали, как реагировать на эти выходы-выходки, но в конце концов соглашались всё принимать за шутку. Однако от вечера к вечеру Боб все чаще повторял ту же реплику, только с легкими вариациями: «Лошадка, пожалуй, уже хочет пить…», «Гауль, наверное, заждался…», «Вчера, когда я галопом скакал через квартал Боливия, одна монашенка меня спросила, окрестил ли я свою лошадь». Или что-то в том же роде. Преданные почитатели верили, что все это – часть представления, хотя и тосковали о тех днях, когда Боб просто играл, не произнося ни слова.

Терпение Николаса и Клары лопнуло после второго сеанса звукозаписи. Несмотря на запрещение кумарить в студии, Боб теперь курил больше травки, чем когда бы то ни было. Наступил момент, когда он не мог справиться с дрожью в руках при игре, не выкурив пару косяков. И хотя лица звукооператора и продюсера по ту сторону аквариумного стекла вовсе не лучились светом приязни, Бобу все сходило с рук. Трубач оставил полузатушенную сигаретку на пюпитре и взял первые ноты «Someday, My Prince Will Come» Черчилля и Мори. Беспечная радость сидевших в аквариуме продолжалась не слишком долго: хотя труба по-прежнему звучала идеально, Боб снова сел на своего любимого конька, имитируя движения всадника, который не способен сдержать порыв лошади, так и остававшейся невидимой.