Джаз. Великая история империи греха и порока

Несколько человек, спеша продемонстрировать свою добычу толпе, подняли тело Чарльза и пронесли его до входной двери и бросили на порог. Когда стало ясно, что произошло, толпа радостно загудела. Мужчины подбежали к крыльцу, выволокли труп на улицу и принялись расстреливать, пинать и оплевывать его. Затем сквозь толпу протиснулся полицейский с дробовиком. Это был капрал Треншар, тот самый патрульный с роскошными усами, что опозорился во время происшествия в желтом доме. После того как Чарльз скрылся оттуда, он еще долго прятался в темной комнате и превратился в объект насмешек. Но сейчас Треншар почувствовал, что может искупить свою вину. «Кто сказал, что я трус?»,[264] – взревел он, а затем приставил двустволку к груди Чарльза и разрядил оба ствола.

Полиция, позволившая толпе растерзать труп, все же вмешалась, когда кто-то принес канистру керосина, чтобы сжечь его. Полицейские отогнали поджигателей от тела и вызвали патрульный фургон. Двое полицейских подняли тело за руки и ноги и закинули его внутрь. Разъяренная толпа снова попыталась добраться до тела, но полиция сдержала ее. Когда фургон тронулся, позади него безвольно свисала голова Чарльза, а следом, осыпая ее камнями, бежали сотни улюлюкающих горожан.

Итак, «мерзкое чудовище» было наказано, но черному Новому Орлеану предстояло пережить еще одну ночь террора[265]. Не довольствуясь тем, что Чарльз не был изувечен перед смертью, белые новоорлеанцы снова учинили хаос на улицах. Вновь по городу разбрелись разъяренные толпы, якобы искавшие «соучастников», но на самом деле просто нападавшие на всех черных, кто встречался им на пути. Еще двое очевидцев были убиты, а Школа Лафон для чернокожих детей – считавшаяся «лучшей школой для негров в Луизиане» – была сожжена дотла. Всю ночь поступали угрозы поджогов и массовых убийств чернокожих. Но благодаря вмешательству гражданского ополчения, кровопролитие было не таким жестоким, как вечером в среду. К утру субботы толпа излила свой гнев, и в городе наступило сравнительное затишье.

Субботние и воскресные газеты удовлетворенно написали, что ситуация на Саратога-стрит быстро и благополучно разрешилась, и выразили облегчение по поводу прекращения беспорядков. Удивительно, но они также признались в некотором уважении к смелости стрелка, так дорого продавшего свою жизнь. «Роберт Чарльз был самым смелым, отчаянным и опасным негром в истории Луизианы», – писала «Пикайюн»[266]. Даже Генри Херси из «Дейли-Стейтс» был впечатлен. «Никогда еще не видел такого отчаянного мужества, – писал он. – [Я] не могу не признаться, что по-своему возмущен его свирепым и безрассудным бесстрашием»[267]. Но все газеты не забыли извлечь урок из истории Роберта Чарльза – а именно, то, что любая угроза превосходству белой расы в Луизиане будет встречена страшным возмездием. Дни умеренной расовой терпимости в Новом Орлеане ушли в прошлое.

Новый кризис расовых взаимоотношений, начавшийся после бунта, быстро ощутили на себе чернокожие жители города. Когда изувеченное тело Роберта Чарльза было захоронено в безымянной могиле на городском кладбище для бродяг, а после расследования случившегося никто не был наказан (кроме пятерых полицейских, позже разжалованных за трусость)[268] – город стал еще более неуютным и враждебным для чернокожих. Политическая бесправность и социальная сегрегация теперь усугублялись стремлением белых «прижать черных к ногтю». Новое отношение к чернокожим лучше всего выразил в 1902 году один из белых городских чиновников. «Негр хорош на своем месте, – объяснял он репортеру журнала “Аутлук”, – [но] если он начнет рыпаться, дайте ему по башке, и в следующий раз он придет уже без шляпы»[269].

Для музыкантов зарождавшейся культуры новоорлеанского джаза меняющаяся ситуация знаменовала начало новых притеснений – реформаторы еще сильнее ополчились против дансингов, полиция все чаще разгоняла их парады и пикники[270]. Большинство из них не пострадало физически, но психологические последствия мятежа отзывались еще долго. И как минимум один музыкант лишился жизни в ходе беспорядков. Отец «Большеглазого» Луи Нельсона – мясник и аккордеонист-любитель – был убит толпой во Французском квартале в первый вечер беспорядков. Его тело, изувеченное и изрешеченное пулями, обнаружили в канаве на Декатур-стрит и отнесли в морг ранним утром 26 июля.