Джеймс Миранда Барри

Знаешь ли ты, что мой бедный Хейдон был одним из этих несчастных? Ты считал его невыносимым. Бедняга, видимо, с тобой согласился и больше не смог выносить свое собственное общество. Он вышиб себе мозги перед своей незаконченной работой, портретом Альфреда. Ах, дорогой мой Джеймс, это было чудовищно. Я играла в театре в Кью, меня не было в Лондоне. Погода стояла страшно жаркая, и он не мог спать. Его выставка не имела успеха, дела были до последней степени расстроены. Он послал мне отчаянную записку, прося денег. Что я могла сделать? Я послала ему в ответ вексель на пятьдесят фунтов, но и пятьсот не покрыли бы его долгов. Его потребности были безграничны. К тому времени у него была жена и дети, они не делали решительно ничего, только сидели и разевали клюв, как прожорливые пеликанчики, пока Хейдон раздирал себе грудь и писал очередное немодное историческое уродство, из которого не удавалось выжать ни крови, ни денег. Этим летом исполнилось тринадцать лет с того дня. Он отправился в магазин Ривьера[57] на Оксфорд-стрит и купил пистолет. Прибрался в мастерской и написал множество прощальных писем родным.

Потом записал свои последние мысли и застрелился. Несчастный человек. У него не хватило денег на мощное оружие, и пуля отскочила от черепа, причинив, однако же, ужасную рану. Тогда этот malhereux[58] доковылял до мольберта, схватил бритву и перерезал себе горло, покрыв Альберта своей горячей кровью. Так он умер. Его нашла дочь, когда пришла в мастерскую ближе к полудню.

Конечно, я в числе первых сделала пожертвование в благотворительный фонд, созданный в пользу вдовы и осиротевших детей. Его жена Мэри была простая глупая женщина. Он лучше позаботился о ней посмертно, чем прижизненно. Она дала мне последний том его дневника на память. Она не могла заставить себя прочитать его, потому что с ней он всегда старался казаться веселым. Это и правда тяжелое чтение. Ему было всего шестьдесят. Он записал за два месяца до того, как столь неряшливо наложил на себя руки: «Теперь я в худшем положении, чем когда начал «Соломона» 33 года назад». Я была прелестной молодой женщиной, Джеймс, когда позировала для его «Соломона».

Бедный милый Хейдон. Его печальная судьба до сих пор меня ранит. Последняя запись в этом горестном томе кончается так:

Боже – прости – меня – Аминь.

Кончена жизнь

Б. Р. Хейдона

«Не мучайте меня на дыбе жизни» – Лир

Конец

Он выписал все это как эпитафию! Я скопировала с оригинала. И даже в цитате он ошибся. Когда я играю Корделию, я в этот момент уже лежу, бездыханная, и длинные локоны парика трогательно закрывают мое лицо. Но я при этом на сцене, и слышу реплику Кента. Она звучит так:

Не мучь. Оставь
В покое дух его. Пусть он отходит.
Кем надо быть, чтоб вздергивать опять
Его на дыбу жизни для мучений?[59]

У Хейдона ничего не получалось как следует. Даже предсмертная записка. Он был жалок, Джеймс, и его смерть глубоко меня потрясла. Мэри дожила до 1854 года. Она умерла мирно, не нуждаясь, на государственном довольствии. Но все это ужасно грустная история.

Я не хочу, чтобы ты умирал так, любовь моя, в отчаянии, одиночестве, среди чужих. Тебя не было тридцать лет, Джеймс. Тридцать лет – слишком долгий срок для обиды. Ты не простил мне, что я отказалась пойти за тебя замуж. Но я ведь сдержала свое слово, правда? Я не выходила ни за кого другого, хотя и устраивалась как умела со своим щедрым покровителем. А теперь я независимая женщина, сэр. Причем весьма богатая.

Возвращайся домой, Джеймс. Тридцать лет – долгий срок для скитаний. Посмотри, сколько страниц я исписала, прежде чем дошла до сути. Это моя простая просьба. Я всегда любила тебя. Я тебя не забыла. Мы теперь старые. Наша жизнь прошла. Возвращайся домой ко мне. Талия моя не так стройна, как когда-то, и походка помедленнее, но при известных ухищрениях волосы черны, как прежде, и ты обнаружишь, что я не так уж переменилась. Напиши мне, Джеймс. И скажи, что возвращаешься домой.

Засим остаюсь

твой любящий друг

Алиса Джонс

* * *