Джейн Эйр

– Мне необходимо покурить, Джейн, или взять понюшку табака, чтобы найти хоть какое-то утешение – pour me donner une contenance,[60] как сказала бы Адель. Увы, я не захватил с собой ни портсигара, ни табакерки! И вот что, – шепотом, – пока ваше время, маленькая тиранка, но скоро наступит мое, и когда я свяжу вас узами брака, то, фигурально выражаясь, повешу вас на цепочке – вот так. – Он прикоснулся к брелоку на часовой цепочке. – Да, «к груди я, малютка, тебя приколю, чтоб алмаз мой не потерялся», если вы помните Бернса.

Это он договаривал, пока высаживал меня из кареты, а когда он отвернулся, чтобы спустить на землю Адель, я вошла в дом и укрылась у себя наверху.

Вечером он не преминул призвать меня к себе. Однако я придумала для него занятие, так как решительно хотела избежать беседы тет-а-тет. Я не забыла его чудесного голоса, я знала, что он любит петь – как все хорошие певцы. Сама я никогда не пела, а играла недостаточно хорошо для его взыскательного слуха, зато очень любила слушать, если пение и музыка были хороши. Едва наступил романтичный час сумерек и за окном вечер начал развертывать синее звездное знамя, как я встала, открыла рояль и, заклиная его всеми святыми, попросила спеть мне. Он сказал, что я капризная колдунья и он предпочтет спеть как-нибудь в другой раз, но я заявила, что не хочу слушать никаких отговорок.

Нравится ли мне его голос, осведомился он.

– Очень! – Мне не нравилось потакать его тщеславию, но против обыкновения, под давлением обстоятельств, я решила пробудить и подкормить это тщеславие.

– В таком случае, Джейн, изволь аккомпанировать мне.

– Хорошо, сэр. Я попробую.

И я попробовала, но меня незамедлительно сняли с табурета и назвали «маленькой фальшивицей». Бесцеремонно устранив меня – чего я как раз и хотела, – он занял мое место и начал сам себе аккомпанировать (ведь играл он столь же хорошо, как и пел). Я ускользнула в оконную нишу, и пока я сидела там, глядя на неподвижные деревья и окутанную тьмой лужайку, бархатный голос пел вот какие слова:

Навеки сердце покорив,
Вошла в него любовь.
Как лавы огненный прилив,
Вскипает в жилах кровь.

О, мука расставанья с ней!

А встреча – как весна!
И становился день темней,
Коль медлила она.

Я грезил, рай я обрету,

Любимым став, любя.
Лелеял дивную мечту
И отдал ей себя.

Но разделила пропасть нас,

Пустыня без дорог.
Сам разъяренный океан
Сравниться б с ней не мог.

Закон и Зло, Добро и Гнев

Преградой стали нам.
Но все опасности презрев,
Путь отыскал я там.

Знаменья презрел, презрел грех

Угрозам не внимал,
Средь всех препон, средь всех помех
Дорогу пролагал.

Манила Радуга меня,

Моих отрада дней,
Дочь капель летнего дождя
И солнечных лучей.

Над мук и страха чернотой

Ее сияет свет,
И выйти я готов на бой
Хоть с целым сонмом бед.

Мне счастье высшее дано,

И я готов платить,
Коль все, что мной побеждено,
Вернется отомстить.

Пусть ненависть меня сразит

И вечно будет гнать,
Закон суровый не простит,
Воспрянет Зло опять.

Доверчиво любовь моя

Скрепила наш союз,
Лобзанье нежное даря,
Залог священных уз.

Моя любовь клянется ведь,

Мне руку дав свою,
Со мною жить и умереть,
Любя, как я люблю.

Он встал и направился ко мне. Я увидела, что его лицо полно огня, соколиные глаза сверкают, каждая черта дышит нежностью и страстью. На миг меня охватила робость, но я взяла себя в руки. Нет, я не хотела ни трогательных изъяснений, ни смелого натиска, а мне угрожало и то, и другое. Необходимо было приготовить оборонительное оружие. Я облизнула губы и, когда он был совсем рядом, спросила с негодованием:

На ком он намерен жениться?

Странный вопрос из уст его обожаемой Джейн.

Неужели? А я так считала этот вопрос самым естественным и необходимым. Он ведь упомянул, что его будущая жена умрет с ним. Откуда такая языческая мысль? Я, во всяком случае, не имею ни малейшего намерения умирать с ним, он может не сомневаться!

О, его единственным желанием, единственным молением было, чтобы я жила для него. Смерть не для подобных мне.