Джек-Брильянт: Печальная история гангстера

Но я заметил белое пятнышко на его нижней губе, маленькое бескровное пятнышко. Он с остервенением, еще и еще раз, кусал губу в этом месте, отчего лицо его ожесточилось, как будто он высасывал кровь из собственного страха, — чтобы угроза, если она будет реальной, не обескровила, не вымотала его. Странное это было мужество — не интеллектуальный, а скорее физиологический акт; словно это был совсем другой Джек-Брильянт, Джек, которого будут помнить за тело, а не за мозг; словно он повернулся спиной к пещере, полной неясных опасностей, и вглядывается в темноту поверх тусклого огня, в ожидании неведомого врага, чья тень сегодня ли ночью, завтра ли или послезавтра непременно ляжет на его беззащитный очаг.

К восьми часам вечера первого дня второго судебного процесса в Трое и обвинение, и защита полностью исчерпали свои возможности, и в конце концов был избран последний член суда присяжных. Это был автомеханик, который присоединился к двум фермерам, печатнику, инженеру, каменщику, лесопромышленнику, электрику, двум рабочим, коммерсанту и заводскому мастеру и вместе с ними образовал двенадцатиглавого судью Джека-Брильянта. Я попытался разбавить мужскую компанию, предложив ввести в состав жюри двух женщин, однако нежные чувства, которые питал к Джеку слабый пол, были слишком хорошо известны, чтобы идти на риск, и ни одна из моих кандидатур не прошла.

Главным обвинителем был некий Кларенс Нот, господин в безупречном сером «в елочку» костюме: пиджак с тремя пуговицами, жилет, серый галстук, цепь от часов, очки без оправы. Его тонкие губы, жидкие волосы, сухопарая фигура и голос без модуляций, который мог усыпить, но мог и внушить чувство незыблемой моральной правоты, являл присяжным немеркнущий образ свойственной штату Нью-Йорк неподкупности, американской добродетельности и стремления во что бы то ни стало доискаться истины. Нот говорил двадцать минут, монотонно перечисляя, в чем обвиняется Джек-Брильянт, которого он называл исключительно «Брильянтом». В своей вступительной речи он вкратце изложил собравшимся, как было совершено нападение на Стритера и Бартлетта, со смаком рассказывая, как Джек избивал старика, как грозился его убить, поджигал ему пятки и вешал на дереве, и от этих жутких подробностей присяжные морщились так, будто у них по лицам бегали тараканы. У одного присяжного предательски задергалась щека, у другого расширились от ужаса глаза, третий наморщил брови, а четвертый искусал в кровь губы. Попугав присяжных леденящими душу подробностями, Нот напоследок их поздравил.

— Вам повезло, — заявил он. — У вас есть шанс избавить страну от одной из самых ее страшных язв. У вас есть шанс засадить за решетку этого Брильянта, этого злостного негодяя, этого дьявола во плоти, которого арестовывали двадцать пять раз за все мыслимые и немыслимые преступления, от мелкого воровства до гнусного, жестокого убийства, который известен своими тесными связями с худшими людьми нашего времени и умение которого многократно, раз за разом водить правосудие за нос является несмываемым пятном на нашей национальной чести. Вы хотите, чтобы наша страна жила под дулом пистолета? Вы хотите, чтобы это исчадие ада держало в страхе всех добропорядочных людей? Вам, двенадцати присяжным заседателям, дано раз и навсегда покончить с этой фантасмагорией и препроводить преступника в тюрьму, где ему самое место.

Нот весь дрожал от бешенства; он хватил кулаком по перилам, за которыми разместилось жюри присяжных, после чего прошел на свое место и в облачке праведного гнева опустился на стул.

После этого поднялся со своего места я. Вот какие мысли роились в этот момент у меня в мозгу:

«О, самодовольная жердь, благодарю тебя за то, что ты осквернил моего подопечного своими фекальными разоблачениями, непристойной дрожью своей пугливой морали, ибо теперь ты предоставляешь мне возможность омыть залитое нечистотами лицо, дабы мир узрел человеческий облик под осквернившей его зловонной жижей».

Я намеренно старался произвести впечатление «своего парня» и оделся так, как одеваются рабочие по праздникам, чтобы показать, что «и мы не хуже людей». Я теребил галстук-бабочку и то и дело запускал пальцы в свою растрепанную шевелюру, которая, я слышал, может быть ничуть не менее красноречивой, чем то, что скрывается под ней. Итак, в моем распоряжении имелась львиная грива, на чем, впрочем, мое сходство со львом кончалось. По такому случаю я надел ярко-красный жилет, который живо контрастировал с моим бежевым твидовым пиджаком и неглажеными, пузырившимися на коленях брюками. Я запустил большие пальцы в кармашки жилета и привел в состояние боевой готовности главное оружие адвоката — его голос: веский тон убежденного в своей правоте, звонкая порывистость чистосердечия, величавые струны человека, задавшегося целью докопаться до истины любой ценой. Вот что я сказал: