Джек Лондон: Одиночное плавание

Плавание закончилось до возвращения Чармиан. Лондон писал ей, требовал, чтобы она вернулась, но возлюбленная долго колебалась — опасалась досужего внимания прессы. Сама журналистка, она прекрасно знала, как бесцеремонны бывают газетчики.

После ее возвращения встречаться открыто они не могли — Чармиан требовала «соблюдения приличий». Но они, конечно, встречались. Не очень часто и, разумеется, тайком. Обычно в Глен Эллен, у тетушки Нинетты, где затворницей обитала племянница по возвращении из Айовы. Тетушка поощряла эти встречи. Мудрая женщина, она понимала: верность — удел далеко не каждого мужчины. А то, что Джек Лондон совершенно не принадлежал к числу однолюбов, было очевидно не только ей. Чармиан нервничала, переживала и ревновала Джека, хотя и делала вид, что относится к его мимолетным увлечениям «с пониманием».

«Я знаю, что за эти несколько недель твоими помыслами и интересами завладела другая, — сообщала она в письме, датированном началом 1905 года, но тут же оправдывала его: — Ведь, по сути дела, ты, милый мой мужчина, всего-навсего мальчуган, и разглядеть тебя насквозь достаточно просто. Но потрясение, которое ты заставил меня испытать в тот вечер, когда делал в городе доклад о штрейкбрехерах, заставило меня очень и очень призадуматься. Я видела, как после окончания доклада ты искал ее взглядом среди присутствующих; видела, как ты помахал ей; как она со свойственной ей манерой засмущалась, отступила в нерешительности. По огоньку твоей сигары я увидела, как вы подошли друг к другу. Мне стало ясно, что вы и в прошлый вечер были вместе»[192].

Чармиан, разумеется, страдала, тем более что Джек выбирался в Глен Эллен нечасто. К тому же тенденция к увеличению пауз между визитами постепенно становилась очевидной. Женщина не просто допускала, а была уверена, что у Лондона кто-то есть, но пыталась преодолеть и это.

«Тут дело не только в том, что ты мне не верен, — писала она, — безраздельная верность тебе не свойственна, да и вообще, ею обладает редкий мужчина. Я давно предвидела возможность твоей измены и в известной степени примирилась с нею. С недавних пор ты очень счастлив, а я знаю, что твое радостное настроение — не моя заслуга. Значит, безусловно, чья-то еще; а раз так…»

«А раз так…» — их отношения вполне могли закончиться. И, скорее всего, закончились (к тому и шло!), если бы не внезапные проблемы со здоровьем Джека.

В марте 1905 года, когда Лондон вместе с Клодели Джонсом (и тем же Ман Ён Ги) в очередной раз путешествовал по заливу Сан-Франциско и прилегающим рекам на «Спрее» (тогда он сочинял ставший вскоре знаменитым «Белый клык»), он обнаружил у себя опухоль. Как почти все мужчины, Лондон был человеком мнительным, когда дело касалось собственного здоровья. Тем более что опухоль причиняла боль, кровоточила — это был известный недуг, преследующий людей с сидячим образом жизни. Лондон лечил его давно и безуспешно, а потому решил, что у него нечто фатальное, и прервал путешествие. Обратился к врачу. Тот успокоил, что опухоль доброкачественная, паниковать не следует, но лучше от нее избавиться. Оперативным путем. Лондон не поверил — обратился к другому, тот подтвердил вердикт предыдущего. Понятно, как и многие в подобной ситуации, писатель засомневался в квалификации врачей. Тогда дело его лечения взяли в свои руки Чармиан Киттредж и ее тетушка. Они разыскали лучших врачей, устроили консилиум, и Джека прооперировали.

В те годы оперативное вмешательство подобного рода считалось очень серьезным. После больницы он оказался в Глен Эллен, в доме Нинетты Эймс. Ухаживала за ним Чар-миан и делала это с трогательной заботой. Разумеется, недели, проведенные выздоравливающим Лондоном в доме четы Эймс, не могли не сблизить Чармиан и Джека сильнее. Тем более что она приложила к этому все свои силы.

Собственно, тогда и был решен вопрос грядущего брака. Более того: именно тогда Лондон решил обосноваться в Лунной Долине. Однажды он узнал, что по соседству от Глен Эллен на продажу выставлен большой участок земли — 130 акров (около 50 гектаров). А места там красивейшие: пологая равнина, холмы, поросшие секвойей, калифорнийской сосной и мамонтовым деревом; чистейший, напоенный ароматами хвои воздух.

Осмотрев участок, Лондон с восторгом писал Стерлингу: «Представляешь, здесь растут огромные секвойи, иным из которых по десять тысяч лет! Сотни елей, дубов, летних и вечнозеленых, в изобилии растут манзаниты и земляничные деревья[193]. Есть глубокие каньоны, ручьи, родники. Сто тридцать самых красивых и нетронутых акров, какие только сыщешь в Америке».