Джекаби. Все мистические расследования

– Вы тоже слышите плач. Вам легче от знания, что этот звук возвещает о вашей грядущей кончине?

Поморщившись, я признала свое поражение. Детектив был прав. Я не знала даже, сколько времени потеряла, слушая эти бесконечные стоны. Их можно было не заметить, пока они раздавались лишь на задворках моего сознания, списав на грусть, которая приходит с дождем, но я осознавала их смысл – и он меня тяготил. Я стояла на пороге смерти – хуже того, последние минуты своей жизни мне суждено было провести в раздумьях о скорой гибели.

– Меньше знаешь – крепче спишь?

– Избитая фраза. Крепче всех спят счастливцы. Но неведение служит анестетиком, а перед лицом грядущего о большем для наших несчастных знакомых нельзя и мечтать.

С каждой следующей минутой завывания банши все сильнее выделялись на фоне шума ветра и дождя. Шторм отступал. В маленькое зарешеченное окошко теперь ударялись лишь отдельные капли. Однако печальные стоны не затихали, а становились и вовсе невыносимыми. Только я подошла к окну, как меня накрыло очередной волной невыразимой печали. Зажмурившись, я почувствовала, как у меня подогнулись колени, и упала на пол. Зажав руками уши, я заставила себя открыть глаза и оглядеться.

Пока у меня в голове еще раздавались отголоски последнего стона, я попыталась сориентироваться. Мужчина в дальней камере свернулся в позу эмбриона и едва заметно раскачивался. Джекаби кричал дежурному что-то о камертоне, но толстяк сидел сгорбившись и зажимал уши ладонями. Осторожно отняв руки от головы, я услышала еще один ужасный вопль.

Когда я снова открыла глаза, все поплыло. Джекаби уже не пытался докричаться до полицейского. Казалось, он держался на ногах лишь усилием воли. Я уже не слышала ничего, кроме тоскливого голоса банши. Когда печальная песня слилась с чудовищным воплем, я различила трагичную красоту звучащей мелодии.

На гребне нарастающей волны страха на поверхность вырвались последние мысли – разрозненные сожаления и надежды. Я захотела в последний раз увидеть родителей и сказать им, что я люблю их и прошу у них прощения. Я представила, как матушка обнимет меня, совсем как в детстве. Затем картина изменилась, и на месте матушки появился отец, еще крепче сжимающий меня в своих сильных руках. Образ снова сменился, и теперь передо мной стоял не отец, а прекрасный Чарли Кейн, но я больше не стеснялась своего желания оказаться в его объятиях. Постепенно мои мысли прояснились – в них остался лишь скорбный плач.

«Вот и все, – подумала я. – Я на пороге смерти». Мне вдруг стало на удивление спокойно. Душераздирающая песня достигла пика и оборвалась на пронзительной тонкой ноте. Глубоко вздохнув, я уронила руки и прислушалась. Мелодия медленно затихала на ветру. Страх и боль отступили, и последняя нота стала звуком истинного избавления. Как по команде в окошко заглянул пробившийся сквозь редкие капли солнечный луч. Когда затихла дрожащая нота, оборвался и плач.

Это стало настоящим потрясением – прямо как падение с кровати во сне. Звуки мира медленно возвращались и поначалу казались чуждыми в своей нормальности: тихо журчала вода в сточных канавах, барабанили по земле падающие с деревьев капли, сопел и всхлипывал наш сосед-пьянчуга. Подумав, не умерла ли я, я моргнула и ощупала свое тело. Не обнаружив на нем зияющих ран, я озадаченно посмотрела на Джекаби.

Он огляделся и встретился со мной глазами.

– Интересно, – заметил он.

– Мы живы, – сказала я.

– Похоже на то.

Он подошел к окну и выглянул на улицу. Все вернулось на круги своя, но было как-то необычно тихо. Не было ни привычного стука шагов по мостовой, ни скрипа повозок. В отсутствие других звуков оглушали любые шорохи.

– Думаете, они его поймали?

Джекаби изогнул одну бровь.

– Возможно. Это объяснило бы столь быструю перемену нашей судьбы.

– Я думала, что мы все умрем, – сказала я, лелея новую мысль. – Но никто не погиб! Мы в безопасности! Все в безопасности!

Я улыбнулась своему начальнику, который ответил мне намеком на ухмылку.

А затем тишину прорезал далекий крик. Кричала женщина – не банши, а человек. В этом звуке слышались и потрясение, и тоска, и печаль. Эхом разлетевшись над тихими улицами, крик показался неимоверно одиноким.

Я сглотнула ком в горле. Радость нашего спасения как ветром сдуло.

– Думаете, кто?.. – спросила я, так и не договорив.

– Представления не имею. – Голос Джекаби надломился, и несколько секунд он молча смотрел в окно. – Мне нужно выбраться из этой камеры. Все это слишком затянулось.

Он принялся мерить камеру шагами.

– Как же вы собираетесь выбраться? – спросила я.

Постоянные потрясения, которые так бодрили моего начальника, на меня оказывали прямо противоположный эффект. Поняв, что опасность миновала, я почувствовала, как адреналин быстро выветрился у меня из жил и все тревоги и треволнения дня взяли свое. Мои веки отяжелели. Я сползла по стене на холодный пол и опустила голову на колени.

– Мне придется прибегнуть к изощренной тактике ораторского искусства. Уверен, я сумею убедить нашего тюремщика образумиться.

– Вы собираетесь уговорить его нас отпустить?