Джекпот

Безумная затея хоронить любовницу недалеко от жены. Сюр какой-то. Кладет камушки на гранит памятника, так принято у евреев, и он, русский, следует традиции. Теперь будет приезжать чаще, к ним обеим.

Прощание недолгое и слезное. Большей частью женщины – коллеги, приятельницы – близких подруг у Наташи, по ее словам, не было. Костя никого не знает. Кое-кто о нем, кажется, наслышан – определяет по заинтересованным взглядам. Есть и мужчины, в том числе бывший муж-американец, высокий, лысеющий, с глазами навыкате, как у страдающих щитовидкой, и босс, Наташу уволивший из адвокатской конторы. Глядит на мужчин Костя, и свербит внутри неотвязное: кто из них был Наташиным любовником? Все или через одного? Впрочем, какое это сейчас имеет значение?

С последней Наташиной работы звонили в Москву, матери. Быстро оформили нужные бумаги, отправили «Федерал экспресс», мать – в американское посольство, но по обыкновению стали тянуть и дали визу с опозданием. На похороны не успевает.

В гробу Наташа не похожа на себя: в госпитальном морге постарались припудрить, подрумянить, скрыть следы травмы головы, оттого лицо совсем иное, чужое. Застывшая мука, обида на несправедливый мир и – на него, мнится Косте.

В крови Наташи нашли дозу алкоголя, семикратно норму превысившую. Ехала на своей «Тойоте» одна, возвращалась с очередной гулянки, как всегда, гнала – в полицейском сообщении указана скорость 95 миль в час. Видимо, в какой-то момент отключилась, заснув. Удар страшный оказался: столб пробил радиатор и застрял в двигателе; машина, как консервная банка, нанизалась на железобетонный штырь. Чтобы извлечь Наташино тело, пожарным резать пришлось сплющенную дверь автогеном. Ехала, к несчастью, не пристегнутая, отсюда перелом основания черепа от удара в лобовое стекло и шейных позвонков. Ремни, возможно, спасли бы.

Копы достали из сумочки документы и записную книжку, выяснили Наташин домашний телефон, безуспешно звонили, полагая, что откликнутся близкие (а близкий лежал в своей дачной берлоге, ни о чем не подозревая), потом нашли первое имя в книжке – Аси и сообщили о случившемся.

Вернувшись на Даунинг стрит с поминок поздно вечером почти трезвым (ступор внутри – не пей, не пей…), Костя вливает в себя полстакана коньяка. Потом еще немного и ложится, не раздеваясь, в темной гостиной, не включая торшер. Стены и потолок пятнаются причудливыми отсветами уличных огней. Кажется, кто-то ходит сбоку и над ним. Закрывает глаза, и наваливается сумасшедшая усталость и тоска. Любил ли он Наташу? Кем она ему приходилась: «барышней» по объявлению, делившей с ним постель (ах, как она была хороша!), или близким человеком? И той, и другой, и еще всякой, вмещающей свет и печаль, радость и грусть, страсть и отчаяние, надежду и безнадежность. Потеряв, только и узнаешь настоящую цену всему, и чувству в первую очередь. Банальная мысль, но ведь и вся жизнь наша банальна, соткана, в сущности, из немногого, суть ее определяющего, где любовь стоит на первом месте, а если не на первом, то что-то в жизни этой неправильно устроено.

Как сны мои тебя зовут!
Они кричат беззвучным криком,
в своем отчаяньи великом
они мне сердце разорвут.
Надежды нет. Осталось мне
лишь одинокое сомненье,
души больной оцепененье
в холодной, белой тишине.

Возвращаться в Поконо и продолжать прерванную работу он не желает: процесс представляется самомучительством, выжиманием из себя бесполезных, бессмысленных слов. Он не в силах описывать то, что произошло, а выдумывать иной ход развития отношений героев вовсе кажется невозможным. Сочинительство придется отложить, решает он и звонит дочери.

Видятся они за последние месяцы пару раз: Костя заезжает накоротке в Эктон и Дина по делам в Нью-Йорк – обедают в «Самоваре», болтают о том о сем – и вся недолга. Нерегулярные телефонные звонки лишь фиксируют данность: живы-здоровы, заняты своими делами, ну и слава богу.

И вот сейчас в Косте пробуждается жгучая потребность немедленно видеть дочь, внука и зятя – семью, которая как бы сама по себе живет, а он сам по себе, обочь, и пути их, по сути, не пересекаются. Одиночество волчьей хваткой вцепилось в него после ухода жены и не отпускало долго, пока Маша не появилась. И снова он не находит места себе, мается или вдруг, внутри себя, беситься начинает, сходить с ума, бьется, ища выход, о прутья железной клетки, в его воображении существующей, но так зримо и ощутимо, будто и впрямь в клетку посажен, набивает невидимые, однако от этого не менее болезненные синяки и шишки.

Дина внешне спокойно, неэмоционально, как разумеющееся, воспринимает Костино желание погостить неделю. Он не чувствует с ее стороны особого энтузиазма, но и нежелания тоже не чувствует. Нормально: любимый отец в кои-то веки навестить собирается близких. Любимый… Насколько, до какой степени? Кто Дину знает…