Джекпот

Рестораны Костю поражают: в считаные годы насытить Москву таким количеством едальных заведений на любой вкус и гастрономический каприз (но и цены взвинтить сумасшедшие, от которых у нью-йоркцев пропал бы аппетит раз и навсегда) – просто невероятно; а вот тусовки, куда попадает благодаря Але и Лере, все чаще тоску навевают. А еще рождают отвращение к демонстрирующим свои возможности с самодовольной плебейской гордостью. Так ведь, Костя, и ты такой же сытый, позволить можешь себе куда больше, чем устроители показухи, состоящей из дней рождений, юбилеев, презентаций (мерзее и пошлее укорененного в русском чужого слова и придумать трудно), приемов, сходок по любому поводу. Но ведь не устраиваю же, в оправдание себе говорит, не вижу в этом надобности. Неловко и стыдно. А им ловко и не стыдно – главное, на виду быть, чтоб тусовка о тебе говорила, обсуждала наряды и драгоценности дам, количество выпитого, кто с кем пришел, какие новые романы завязались, а еще лучше, чтоб скандальчик имел место, побили кого-нибудь или шампанским облили, тогда на неделю ты герой светской хроники, фотки твои в разных изданиях появятся. Большего и желать нельзя. Диву дается Костя, сколько народу живет ночной жизнью, с наслаждением аромат ее вдыхает в клубах, казино и прочих злачных местах, не озабочено ранним вставанием на работу в трезвом уме и ясной памяти; Нью-Йорку в этом отношении далеко до Москвы. И деньги, везде деньги, шальные и несчитаные, все продается и покупается на одной огромной ярмарке тщеславия, все выставлено на обозрение: полуобнаженные и голые телеса, имеющие свою цену, туго набитые кошельки – предмет завистливого поклонения, престиж и связи, намерения и возможности, сближающее чувство корпоративной солидарности и презрения к тем, кому недоступно славное времяубивание, горделивое осознание причастности к элите, жуирующей и паразитирующей одновременно. Свои здесь законодатели мод и нравов.

Пробует отказываться от посещения очередной тусовки, устал, противно, Аля строит обиженное лицо, куксится: неужели тебе неинтересно увидеть новый лик города, то, чего по крутости нигде нет, ни в Америке, ни в Европе? А еще писатель. Вот и поговори с ней. Лера, та спокойнее, разборчивее, на мужской стриптиз или на шпанистую актерскую сходку ее не затянешь. Положение обязывает: имя ее мужа известно, жена должна приличия блюсти. Але же все едино, отчет держать не перед кем, любит она такую жизнь и Костю приучает к ней. Опять же есть кому за нее платить.

Третья или четвертая по счету тусовка, отмечается круглая дата рождения импрессионизма. Не думал, не гадал Костя, что возможна гулянка по такому поводу, да еще какая: диковинно-изысканная, смешная и удручающе пошлая. Ехали с Алей черт-те куда, под проливным дождем, в снег переходящим, постоянно застревали в пробках, наконец нашли подъезд в добротном многоквартирном доме с вывеской: «Кафе-галерея «Балкон»«. На входе строжайший контроль, сверяют имена, фамилии, вперяются в лица, чуть ли не обнюхивают. Чтобы халявщиков не было, поясняет Аля, которую тут знают и привечают. Костя же никого, понятно, не знает: правда, мелькает в толпе приглашенных знакомое по «ящику» остроскулое пожилое лицо с натянутой, словно на барабане, кожей и нависающим носом-клювом, вроде про природу рассказывает по воскресеньям, как он затесался в это общество… Проверяет у Али: все точно, Дроздов. Интересно…

Аля же многих знает, раскланивается и Косте шепчет: эта молодая, в черно-желтой кофте, – популярная телеведущая, это – актрисы, имена тебе их все равно ничего не скажут, это – балерина, а это – знаменитый Никас Сафронов… Как чем знаменит? Модный художник.

По стенам развешаны репродукции известных картин: Impression и других. У бара на диване возлежит натурально голая блонда и сидит негритянка в белом платке и желтой блузке. «Обратите внимание, господа, – вещает встречающий гостей разбитной человек, с которым Аля целуется, называя его по-свойски Олежкой, – это визуализированная «Олимпия». Ага, понятно, известная картина импрессионистская, живьем, так сказать.

Официанты потчуют жареными каштанами и имбирно-малиновым напитком. Костя от каштанов отказывается, пригубливает бокал с напитком и ищет глазом, куда бы его немедля поставить. Экая дрянь. Оказывается, смесь абсента с сиропом, то, что импрессионисты пили.

Какая-то юная француженка дарит галерее веер, который, как понял Костя, был изображен на картине Мане и принадлежал прабабушке девицы или кому-то там еще.

Пока все более – менее терпимо, даже подзамерзшая голая блонда на диване не нарушает интерьер. А дальше начинается самое интересное. Всем желающим выдают по специальному пистолету, заряженному краской, по фартуку и приглашают в дальний угол. Вместо мишеней – мольберты с чистыми ватманскими листами. «Раз, два, пли!» И начинается создание шедевров в стиле… Ну, про стиль лучше умолчать, однако стреляет публика с удовольствием.