Джем и Дикси

Отщипнув кусочек хлеба, я бросаю его прямо в стаю чаек. Взмахнув крыльями, они ныряют за хлебными крошками. И смотрят на меня в ожидании добавки. Я кидаю им кусок за куском, пока от бэйгла ничего не остается.

– Я хочу домой, – внезапно произносит Дикси.

– Почему? Нет.

– Это глупо.

– Не нужно было звонить ей, Дикс, – успокаиваю ее я. – Она заставляет тебя чувствовать вину за все, что она творит. Это ее вина, не твоя.

Спрятав руки в карманах куртки, Дикси пересекает улицу и уходит назад, туда, откуда мы пришли. Я спешу за ней. Рюкзак хлопает по спине в такт каждому моему шагу.

– Разве ты не видишь, как далеко все зашло? – спрашиваю я.

– Ей просто нужно… – Дикси не может закончить предложение. Вместо этого она ускоряет шаг, словно пытаясь убежать от меня.

Мы уже успели взобраться на крутой холм, причал остался далеко позади. Я чувствую, как меня накрывает тревога. Мысли путаются, сплетаясь в один большой комок.

Что, если мне и правда нужно дать ей уйти? Без нее будет намного проще. Если нашим путям суждено разойтись, сейчас самый подходящий для этого момент.

Но практичная часть меня возражает. Сейчас вовсе не подходящий момент. Я не смогу начать свою жизнь с чистого листа, если Дикси уедет и расскажет о моем плане родителям. Но я бегу за Дикси не только из-за этого.

– Дикси!

Она замедляет шаг.

Как жаль, что только я вижу, что же не так с нашей семьей. Дикси видит, но мельком, урывками. Она собирает детали пазла, не видя всей картины. Но я-то вижу. И может, это последнее, что я смогу дать ей. Может, это последний шанс подарить ей немного заботы – сыграть с ней в побег еще разок.

– Всего одна ночь, – произношу я, догнав ее.

Она наконец-то оборачивается. Мы обе задыхаемся от слишком быстрого подъема на холм. Я вдруг понимаю, что улыбаюсь.

– Давай проведем эту ночь так, как мы всегда хотели, – продолжаю я. – Найдем классную гостиницу, закажем еду в номер. Ты права, это дурацкая идея с побегом. Я явно переборщила, но давай подарим себе хотя бы одну ночь. А завтра вернемся домой и положим деньги туда, где взяли. Мы же заслуживаем этого, разве нет?

Я прекрасно понимаю, что манипулирую ею. И в этом я ничуть не лучше отца.

– Но что скажет отец? Он рано или поздно вернется и все узнает, – бурчит Дикси, скрестив руки на груди, – и жутко разозлится.

– Мы просто притворимся, что ничего не знаем, и все. Ну давай же, Дикс.

Я продолжаю убеждать себя в том, что делаю это только ради нее, но внутренний голос мне не обмануть.

«Выбери меня, Дикси, – шепчет он в моей голове, – выбери меня, а не отца. Покажи, что я нужна тебе. Давай убежим в лес. Давай убежим в космос».

– Он должен нам, – продолжаю я, понимая, что у меня почти получилось. – Они оба должны нам. За все эти годы.

Обернувшись, Дикси сверлит глазами автобусную остановку. И тихо отвечает:

– Я просто хочу, чтобы все стало как раньше.

– Раньше когда?

– Ну, помнишь, когда отец собирался купить клуб и мы все танцевали, все четверо, и… – Ее голос срывается, но она продолжает: – Не знаю. Так, как было в те дни.

Я знаю, что она имеет в виду. Знаю, откуда это появилось в ее голове. Проблема была не в том, что нам лгали родители. Мы врали себе сами, ничуть не меньше, чем они. Сбегая от боли, дети всегда прячутся в сказках.

Вытянув руку, я касаюсь запястья Дикси и крепко смыкаю пальцы вокруг него. Я жду, что она отдернет руку, но этого почему-то не происходит. Я знаю, что мне придется ей сказать.

– Дикси, – тихо говорю я. – Раньше никогда так не было.

Когда я сказала Дикси «никогда», я действительно имела в виду никогда. Вторая часть истории нашей семьи, которую я написала мистеру Бергстрому, была о наших бабушках. Прежде чем прочитать ему написанное, я предупредила, что это – конец нашей истории. Все, что я знаю о них, я слышала от мамы, папы и дяди урывками. Иногда они рассказывали о родственниках мне, иногда я просто подслушивала их разговоры.

– Кажется, тебе явно есть что рассказать, – только и ответил психолог, кивнув на целую стопку листков в моих руках.

– Я даже не знаю, правда ли это, – ответила я. – Это все, что я о них слышала.

Мама моей матери, бабушка Элис, растила двух детей в одиночку.