Джентльмен-капитан

Несмотря на юность и сдержанность, Вивиан был лейтенантом умелым и несуетливо деятельным, насколько я мог тогда оценивать такие вещи — ведь в те дни на любом корабле, неважно насколько большом, имелся всего один лейтенант, и всё же служба велась не хуже, чем нынче, когда даже на самом маленьком фрегате каждый дюйм трюма кишмя кишит лейтенантами. Тем не менее, он мог бы и не приводить всех уоррент–офицеров в мою каюту для официального представления за продолжительным завтраком из хлеба, телятины, яиц и лёгкого пива. Я был не в духе и желал избежать общения с родом человеческим как можно дольше. Как выяснилось, мне не стоило беспокоиться, потому что редко в жизни встречал я менее впечатляющую группу людей (за исключением разве что заседаний Палаты общин).

Боцман Ап оказался самым разговорчивым, но от этого было мало пользы, поскольку его почти невозможно было понять. Я разобрал, что он родом из какой–то непроизносимой дыры к северу от Кардигана, хотя это запросто мог быть и Кардифф, или Кармартен, или Карнарвон. Нельзя было уловить хоть что–то в этом бормотании, но я скоро усвоил, что периодического кивка головой и «точно так, боцман» хватало ему для счастья. Стэнтон, главный канонир, и Пенбэрон, плотник, преданные члены корнуольского кружка Харкера, были слишком расстроены потерей хозяина (и риском лишиться должности), чтобы внести существенный вклад в разговор. И хотя мне было достаточно известно о пушках, чтобы найти общую тему с дородным сдержанным Стэнтоном, я ни о чём не смог бы потолковать с невысоким жилистым Пенбэроном, потому как, наряду с большинством капитанов, никогда не умел отличить кильсон от футокса, и деревянный мир плотника был для меня полной анафемой. Он попробовал занять меня темой бизань–мачты, которая, очевидно, оставалась на месте только усилиями сонма ангелов, но я не хотел портить себе завтрак и не поддержал беседу.

Ещё был Скин, корабельный хирург. Лондонец, чей слух сильно пострадал десятилетие назад от избытка голландских бортовых залпов, он был худ, грязен, глубоко невежественен и в целом никчемен. Он первым после Вивиана обследовал тело Джеймса Харкера, но лишь спустя некоторое время официально постановил, что капитан и в самом деле мёртв, о чём Вивиан и команда прекрасно знали за двадцать минут до того. Скин был бы первым подозреваемым в отравлении Харкера, если бы можно было представить это мелкое, неприятное, дурно пахнущее существо достаточно образованным для такого хитрого и тайного замысла. Я тихо помолился Господу о хорошем здоровье в течение путешествия, чтобы у меня не возникло нужды в помощи хирурга.

Самым младшим по рангу среди уоррент–офицеров был Уильям Дженкс, грубоватый старик из Норфолка, обеспечивший нас отличной телятиной, которой я не сумел отдать должное — печальное последствие застолья у капитана Джаджа. Как и большинство коков в военном флоте, он был моряком–калекой, получившим этот пост как последнее средство к существованию. У Дженкса не было левой ноги: её отняли во время экспедиции на Эспаньолу, чтобы спасти его от гангрены. Однако в отличие от большинства коков во флоте, Дженкс на самом деле умел готовить, да так хорошо, что Харкер не стал нанимать второго кока для собственного стола, как принято. Дженкс был так стар, что даже успел поучаствовать с моим дедом в знаменитой атаке на Кадис в двадцать пятом. То был последний выход старого графа Мэтью в море, и Дженкс рассказал хорошую историю о том, как мой дед бесновался и топал на шканцах, когда наступающая армия вернулась на корабль, пьяная в стельку, обчистив несколько винных складов вместо того, чтобы завершить захват Кадиса. Я представлял деда, осознающего в ярости, что неизменная способность англичан напиваться до чёртиков на любом вражеском берегу стоила ему возможности наложить лапу на все трофеи Кадиса и поправить тем самым состояние рода Квинтонов. Кок продолжал беззубо мямлить, и мне стало ясно, что величайшее поражение моего деда было апофеозом всей жизни Дженкса. Ничто после не приводило его в столь абсолютный восторг, как то великое приключение, когда он был молод и цел, и ничто уже не приведёт. По крайней мере, подумал я с чрезмерной долей радости, корабельный кок — мой союзник.