Джентльмен с Медвежьей Речки

Я ничего не ответил. От слов толку было мало. Вот если бы Глория хотя бы на пять минут обернулась мужчиной, я бы ей задал трепку! Но я стоял и не видел ничего вокруг, и даже ни говорить, ни думать ни о чем не мог, а когда пришел в себя, ее уж и след простыл. Вне себя от злости, я зарычал, отломил какую-то ветку толщиной с человеческую ногу и принялся махать ею во все стороны, ломая несчастные кусты и сдирая зубами кору со всех деревьев, до которых только мог дотянуться. Когда я маленько поостыл, рощица выглядела так, будто по ней прошло торнадо. Но мне полегчало, и я потопал домой, бранясь на чем свет стоит. Едва заслышав меня, все зверье – рыси и пантеры – спешило укрыться подальше в горах.

Домой я заходить не собирался и шел прямиком к стойлу, но, едва вышел из леса, как из дома раздался такой вопль, будто там заперли разъяренного быка, и тут же мои братья – Бакнер, Гарфильд, Джон и Билл – выскочили на улицу и со всех ног побежали в лес. Я подумал, что у папаши, верно, снова разыгрался ревматизм. Он всегда становится немного ворчливым. Я не стал мешкать и оседлал Капитана Кидда. Я был полон решимости осуществить все то, что наплел Глории. Не было у меня никакой невесты в Боевом Раскрасе, но, ей-богу, она появится, и на этот раз ничто мне не помешает. Я отправлюсь в Боевой Раскрас и найду там себе невесту, даже если для этого мне придется поколотить всех до единого жителей города.

Только я, значит, собрался выехать из стойла, как из дома выскочила моя сестра Бразория и как закричит:

– О, Брекенридж! Иди быстрей! Папаша хочет тебя видеть!

– Черт вас всех раздери! – говорю. – Теперь-то что за беда?

Я привязал Капитана Кидда возле дома и вошел внутрь. Мне тут же стало ясно, что папашина ярость поутихла и наступила временная стадия сожаления и раскаяния. Ревматизм всегда так на него действует. Если уж папаша раскаивается, то за что-то давнее. Вот и теперь он, казалось, ничуть не сожалел о том, что еще утром огрел моего брата Гарфильда по голове хомутом для быков.

Папаша лежал на медвежьей шкуре, рядом стояла кружка с кукурузным виски. Увидев меня, он сказал:

– Брекенридж, грехи юности терзают мою совесть. Когда я был молод, я был беспечен и свободен в своих нравах, и многочисленные надгробия в бескрайних прериях не дадут мне солгать. Иногда я думаю, а что было бы, будь я не так ретив в желании застрелить некоторых джентльменов, несогласных с моими убеждениями? Возможно, мне следовало держать себя в руках, и достаточно было бы просто откусить им ухо? Возьмем, к примеру, дядюшку Исава Граймса, – тут папаша вздохнул тяжело, как бык, и продолжил: – Я не видел дядюшку Исава уже много лет. Мы расстались под грохот выстрелов и ругательства. Я частенько думаю, не точит ли он до сих пор на меня зуб за то, что я разукрасил ему ногу дробью.

– К чему ты вспомнил про дядюшку Исава? – говорю.

Тут папаша достал из-за пазухи письмо и сказал:

– О нем мне напомнило вот это самое письмо, которое Джим Брекстон получил в Боевом Раскрасе. Это письмо от моей сестры Элизабет из Дьяволовки, что в Аризоне, где живет дядюшка Исав. Она пишет, что дядюшка Исав поехал в Калифорнию, и где-то десятого числа – а это завтра, – он будет проездом в Боевом Раскрасе. Она не знает, собирается ли он повидаться со мной, но говорит, что было бы недурно нам встретиться в Боевом Раскрасе и помириться.

– Ну? – требовательно спросил я, потому что папаша все это время расчесывал пальцами бороду и не сводил с меня глаз, а это верный признак того, что ему что-то от меня надо.

– Ну, – сказал папаша, отхлебнув из кружки, – я хочу, чтобы завтра утром ты встретил дядюшку Исава в Боевом Раскрасе и пригласил его сюда. Если будет отказываться, не слушай его. Дядюшка Исав очень своенравный и сумасбродный, но я думаю, ты ему понравишься. Особенно если будешь держать рот на замке да не выпячивать свое невежество.

– Ну, – говорю, – надо же. В кои-то веки работа не помешает моим планам. Я как раз собирался ехать в Боевой Раскрас. Да только как же я узнаю дядюшку Исава? Я ведь его никогда в жизни не видел.

– Он невысокого роста, – сказал папаша. – Когда я в последний раз его видел, он отращивал рыжие бакенбарды. Тащи его к нам безо всяких возражений. Не слушай, если он станет жаловаться на живот. Он жутко подозрителен, потому что у него много врагов. Во времена юности он не жалел пороху от самого Техаса до Калифорнии. Кровная месть, земельные войны – он столько их повидал, что ты и представить себе не можешь. Наверняка у него где-то припрятан неплохой запас денежек, но нас это не касается. Его чертовы деньги мне и даром не нужны. Мне только и надо, что поговорить с ним, лишь бы он простил меня за тот роковой выстрел во времена горячей юности. А если он меня не простит, – добавил папаша, снова отпив из кружки, – то я погну ствол своего ружья сорок пятого калибра о череп этого старого осла. А теперь ступай.