Джентльмены-мошенники

– И мы даже ничего не слышали! – пробормотал я с невольным восхищением, за которое сам на себя разозлился. – Но все равно… – спохватившись, добавил я уже прежним тоном.

– Что такое, Банни?

– Нас очень быстро вычислят по нашим пропускам.

– Они их забрали?

– Нет, но вы же слышали, как мало их выписывают.

– В том-то и дело! Иногда у них неделями не бывает посетителей. Заметьте, Банни, именно это я выяснил, а до того не стал ничего предпринимать. Неужели вы не понимаете, что в любом случае пройдет две, а то и три недели, прежде чем они обнаружат пропажу?

Я начал понимать.

– И даже тогда, подумайте сами, как это приведет их к нам? Почему они вообще должны нас заподозрить? Я рано ушел – вот и все. Вы превосходно восприняли мой уход: вы не могли бы сказать ни больше, ни меньше, если бы я сам вас заранее готовил. Я полагался на вас, Банни, и вы оправдали мое доверие с таким блеском, как никогда раньше. Печально лишь то, что вы перестали доверять мне. Неужели вы думаете, что я оставил сундук в таком виде, что первый же служитель, который придет вытирать пыль, увидит, что произошло ограбление?

Я со всей возможной энергией отрицал эту мысль, хотя мне не так легко было с ней расстаться.

– Вы ведь не забыли о чехле, которым были укрыты все эти вещи, Банни? Не забыли обо всех остальных револьверах и дубинках, из которых можно было выбрать? Я выбирал весьма тщательно и заменил свои вещи другими, очень похожими. Веревочная лестница, которая заменила мою, конечно, не идет с ней ни в какое сравнение, но я свернул ее так, что на вид она ничем не отличается от оригинала. Разумеется, там не нашлось второго бархатного мешочка, но свою трость я заменил почти такой же и даже нашел пустой патрон, чтобы заменить оправу полинезийской жемчужины. Вы сами видели, что за гид там водит посетителей: думаете, он в следующий раз заметит разницу – а даже если и заметит, то заподозрит нас? Все лежит почти как было, как он сам оставил, под чехлом, который снимают только для особо любопытных – а таких часто не бывает неделями.

Я признал, что три-четыре недели мы будем в безопасности. Раффлс протянул мне руку:

– Тогда давайте не будем из-за этого ссориться, Банни, и мирно выкурим по сигарете! За три-четыре недели многое может случиться, и что вы скажете, если это окажется последним моим преступлением – и по счету, и по значимости? Должен признать, такое завершение кажется мне подходящим и естественным, хотя, конечно, я мог бы выбрать что-нибудь более эффектное и менее сентиментальное. Нет, я не даю никаких обещаний, Банни; теперь, когда я вернул все эти вещи, я могу и не устоять перед искушением вновь ими воспользоваться. В конце концов, война дает вполне достаточно поводов для волнения – даже больше, чем обычно случается за три или четыре недели.

Думал ли он уже тогда о том, чтобы пойти добровольцем на фронт? Стремился ли уже всем сердцем к единственной возможности искупления – нет, к той смерти, которой ему суждено было умереть? Я никогда не знал и уже не узнаю. Тем не менее его слова оказались удивительно пророческими: в эти три или четыре недели произошли события, которые поставили под угрозу самую суть нашей империи и заставили ее сыновей со всех сторон света собраться под ее знаменем, чтобы сражаться в вельдах[81]. Сейчас все это уже кажется древней историей. Но ничего не помнится мне так ярко и живо, как слова Раффлса о его последнем преступлении, пожатие его руки, когда он их произносил, и печальный блеск в его усталых глазах.

Фредерик Ирвинг Андерсон Приключения несравненного Годаля

I. Несравненный Годаль

Ни рыбалкой, ни охотой Оливер Армистон не увлекался, разве что время от времени блистал на стрельбище. Гораздо большее удовольствие ему приносила забава иного сорта. Отправляясь в дорогу, что случалось нередко, он почитал делом принципа едва, как говорится, ухватить поезд за хвост – и в последнюю секунду вскочить на подножку. Другими словами, Оливер Армистон не любил долго ждать. По его теории, если пересчитать на доллары и центы время, которое тратится на протирание штанов в привокзальных залах ожидания, и не забыть при этом стоимость вышеупомянутых протертых штанов, опаздывать было очень даже выгодно. Наивысшую радость его системному уму доставляло остановить величественным жестом изготовившуюся захлопнуться дверь вагона и с нарочитым спокойствием прошествовать внутрь мимо скрежещущих зубами и клянущихся поквитаться с контролером, который пустил его на перрон, кондукторами. До сих пор мистер Армистон ни разу не разминулся со своим поездом. Многие из них, правда, норовили разминуться с ним сами, но ни один пока не преуспел. Так точно ему удавалось рассчитывать свое время в пути и расстояние до вокзала, что казалось, у поездов вовсе и не было других дел, кроме как дожидаться, пока мистер Оливер Армистон сядет в свой вагон.