Джентльмены-мошенники

– Полагаю, – ответил Годаль, чей мозг, отмотав назад события дня, вдруг испытал новое озарение, – вы уже настолько отличились на этой стороне аферы, что не имеете ни малейшего представления, кто работает с другой стороны?

Энтузиазм его собеседника вдруг приутих, и он, запинаясь, признал свое полное поражение.

– Не знаком ли вам, по случаю, кроткий маленький японец по имени Адичи Якасава? – спросил Годаль. – Он путешествует – вокруг света за сто лет.

– Ну и ну! – удивленно вскричал Скотт. – Самый тихий человек, какого я…

– Знаю-знаю, тишайший! – резко перебил его Годаль. – Это ваше дело. О моей роли в нем не должен знать никто, даже ваш шеф! Учтите это, если дорожите своей головой! Скотт! – зашептал он, наклонившись поближе. – Якасава интересуется музыкой – очень сильно интересуется. Переписывает ноты в свои японские крючочки. Не пытайтесь их расшифровывать, выше головы все равно не прыгнете. Обыщите его комнаты после одиннадцати утра, и вы узнаете, что именно Япония думает о Фламенко, Наосе и Перико… Кстати, Скотт, – добавил он с торжественным видом, – когда мы встретимся снова, вы меня не знаете. Поздравляю с успешным завершением задания. Позвольте пожелать вам доброго утра.

V. Пятая трубка

i

“Как известно, размер капель различных жидкостей не находится в корреляции с их плотностью. Дюран пишет, что из драхмы серной кислоты можно получить девяносто капель, вода дает сорок пять, а анисовое масло, согласно профессору Проктеру, – восемьдесят пять. Следовательно, вес капли будет разным для разных жидкостей, однако лишь очень немногие из проведенных на эту тему экспериментов были описаны. Самое старое упоминание можно найти в Pharmacopoeia Universalis Мора 1845 года, но более доступны для американского и английского читателя будут результаты Бернулли…” – гласила фармакопея[112]. И так далее, и так далее.

Несравненный Годаль не держал перед собой текста, но всего час назад он запечатлел эту страницу у себя в памяти и пока еще помнил ее до буквы. В зависимости от состава размер капли бывает от одной трети до полутора минимов[113]. Усреднив эти данные, Годаль решил считать каплю равной одному миниму. При необходимости позже можно будет произвести точные измерения, сверившись с атомным весом.

Пока в уме он совершал молниеносные вычисления, его рука рассеянно помешивала пльзеньское пиво крошечным термометром, который владелец этого заведения на Гановер-сквер выдавал к каждой кружке пива.

– Должно быть пятьдесят два градуса по Фаренгейту[114], – сообщил хозяин, завидев, что Годаль внимательно вглядывается в свою кружку. Годаль, впрочем, смотрел вовсе не на ртутную полоску, а на капли золотистой жидкости, стекавшие с термометра. Так или иначе, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на споры о правильной температуре пива, и Годаль с детской покорностью объяснил, что с нетерпением дожидается, пока температура поднимется на полградуса, прежде чем утолить свою жажду.

“Именно такого цвета оно и будет, – размышлял он, – может, чуть в рыжину и чуть липкое, если заморозить”. Откинув голову и закрыв глаза, он завершил свой расчет: шестьдесят одна тысяча четыреста сорок капель в галлоне – десять центов за каплю!

Годаль прицокнул языком, чувствуя себя необычайно глупо; все это было так же просто, так же возмутительно очевидно, как и любое самое великое изобретение – после того, как его изобрели.

Он нашел решение одной из трех задач, о которых прежде лишь мечтал; каждая была достойна стать делом жизни. Он мечтал о них, как поэт мечтает о сонете, который когда-нибудь выйдет из-под его пера, как писатель мечтает о шедевре, нерассказанной истории, как художник мечтает о картине с душой, которую невозможно разложить на одни лишь краски.

Такой задачей была для него башня Юлия[115], где на дне колодца прятались тридцать миллионов в золотых орлах, оставленные там императором скорее средневековым, чем современным, на будущую осаду Парижа. Вторая задача – знаменитая, посиневшая от возраста цепь инков, сто морских саженей желтого золота, выкованных в цепь, которая покоится в глубинах бездонного озера, затерявшегося высоко в Перуанских Андах. И третья задача – нектар богов! – редчайшее из драгоценнейших вин. Башня Юлия и цепь инков были далеко, одну сторожила вражеская армия, другую – сила предрассудка. Но вот он сидел, наблюдая за капельками, капающими с термометра и под воздействием тех же сил, что движут звездами, превращающимися в идеальные сферы, а драгоценное вино тем временем пряталось от него в двух шагах.

Позади раздалось свирепое “Ага!” – и герр Шмальц бесцеремонно выхватил кружку с драгоценным пивом у Годаля из-под носа. В своей задумчивости великий вор нарушил правило заведения – позволил температуре подняться до шестидесяти градусов[116]. С рассеянной улыбкой Годаль наблюдал, как старый брюзга цедит новую кружку правильной температуры. Хозяин поставил кружку перед ним и велел пить.