Джентльмены

Мод грелась на весеннем солнышке. Генри наблюдал, как она выглядывает из окна, перегибаясь через карниз. Из всех женщин, которых он видел обнаженными, она единственная двигалась безо всякого стеснения и не жаловалась на холод, не стремилась поскорее прикрыть наготу. Ее тело не совсем соответствовало стандартным представлениям о красоте, которые разделяли Рубенс и Цорн, имена которых Генри-бастард узнал от Мод, а также журнал «Пин-ап», название которого Генри выучил самостоятельно. Облик Мод был далек от подобных стандартов. У нее были азиатские черты лица, маленькие груди и узкие бедра, черные волосы и необычные кошачьи глаза, которым она с помощью макияжа могла придать любую форму. Прочие женщины Генри — которых, признаться, было немного, — слишком явно смущались, чтобы позволять ненасытному юноше без конца рассматривать себя. Это были девчонки из школы, которые, не отрываясь от приемника, слушали хит-парады шведского радио, распевая наизусть «I'm gonna knock on your door, ring on your bell»[21] Эдди Ходжеса, а говорили все больше о будущем, об образовании, жилье и детях, а в этот день, конечно, о Гагарине. В этом Генри не сомневался. Все, кроме него и Мод, говорили о Гагарине.

Теперь Мод сидела на комоде у окна, прикрыв темные глаза и нежась в лучах солнца, а Генри, лежа в постели, мог смотреть на нее, сколько вздумается.

— Единственное, чем ты похожа на Софи Лорен, — это глаза, — сказал он.

— Плевать мне, похожа я на Софи Лорен, тетю Фрици или деву Марию, — отозвалась Мод. — Хватит нудить.

— Я зануда, знаю, — согласился Генри. — Но ты похожа на всех сразу. Софи Лорен — праматерь, тетя Фрици — мачеха, а дева Мария — матка, лоно жизни. Хотя на самом деле ты не похожа ни на кого.

— Обойдусь и без них.

— Вот именно, — сказал Генри. — Есть покурить? Мои закончились.

— Закончились! — фыркнула Мод. — Да у тебя своих сроду не было.

Мод открыла ящик комода, на котором сидела. Он был полон блоков сигарет с отметкой «такс-фри», которые B. C. закупал, разъезжая по миру, и Генри это знал, но молчал. Мод дала ему понять, что прекрасно обойдется и без напоминаний. Когда они были вместе, о некоторых вещах не стоило говорить. Например, о В. С. и Гагарине.

Генри закурил «Пэлл Мэлл», сделал несколько затяжек, послав пару аккуратных колец дыма Мод, и стряхнул пепел в стоящую под кроватью пепельницу.

— В твоем лице я люблю всех женщин мира, — серьезно произнес он. — Для меня ты больше человек, чем женщина. Знаешь, одно время мне казалось, что я стану голубым.

— Всем сосункам так кажется.

— У тебя такие маленькие груди…

— Если не нравится — ты знаешь, где выход. Эта квартира тоже маленькая.

— У меня есть друг, — сказал Генри. — Однажды ночью он проснулся в ужасе. Ему снился кошмар, он проснулся в холодном поту. Ему приснился гермафродит. Как будто он встретил самую прекрасную девушку, и когда они оказались в постели, он увидел, что у нее член. Он проснулся в панике и обнаружил, что одной рукой держит грудь своей девушки, а другой — собственный член. Во сне случилось короткое замыкание.

— Хватит врать! — Мод расхохоталась так, что ей пришлось утереть нос.

— Иди сюда, тетя Фрици. — Генри потушил окурок.

— Странный ты, — сказала Мод, снова забираясь под одеяло.

Этим утром они не произнесли ни единого слова о Гагарине. Им было наплевать на русских дурачков, которые делали записи в синеве космоса. И на B. C. им тоже было наплевать.

Встретились они несколько месяцев назад, и теперь этот вечер обоим казался окутанным романтической дымкой, как в одном из новых французских фильмов, или в книге Сэлинджера, или в очень красивой песне.

Лучшим школьным оркестрам предложили отыграть вечер в «Газели» в Гамла-стане, и Генри собрал квартет, который ему вовсе не нравился, но делать было нечего. Это был его второй квартет, который играл дюжину вещиц для школьных танцев и представлял собой обычный набор из пианино, баса, барабанов и кларнета. Они могли исполнять разную музыку, но на школьных танцах публика требовала подходящих мелодий, и квартету приходилось свинговать.

Зато в «Газели» им никто не мешал: публика была старше, более зрелая и ценила спокойные композиции, которые можно слушать по-настоящему. В «Газель» ходили люди с изысканным вкусом. Генри это нравилось, и он хотел отрепетировать программу из спокойных вещей, но парни не вникали. Кларнет визжал, даже когда солист пытался подражать Акеру Блику. Генри ругал музыкантов, пытаясь настроить их на иной, отличный от дикси, лад: времена дикси когда-нибудь пройдут, говорил он, как ни трудно в это поверить.