Джентльмены

— В жизни многое банально, — парировал Фредрик.

— Сомневаюсь, — сказал Генри.

— Я забыл добавить, что ты получишь крупное вознаграждение…

— Где? — уже с большим интересом отозвался Генри.

— В Западном Берлине.

— А если я попадусь?

— Это очень маловероятно. Если такое произойдет, тебя вышлют в Швецию. Но этого не случится. У нас налажены связи со многими влиятельными шведами. Группировка Гирмана действует таким же образом, и в сложной ситуации мы можем рассчитывать на их помощь.

— А Туве? — спросил Генри. — Когда я снова встречусь с Туве?

— Как только вернешься, разумеется.

Все это казалось Генри очень подозрительным. И все же в серьезности Фредрика не было никаких сомнений. Человек с такой бородой не мог быть шутником. Квакеры проворачивают какие-то дела, это он понял с первой минуты, но что это мутные дела такого калибра, ему и присниться не могло. Генри почувствовал некоторое душевное родство с Джеймсом Бондом.

— По-моему, все это попахивает Веннерстрёмом, — сказал Генри.

— Веннерстрём был по другую сторону, среди военных.

— Это к делу не относится.

— Дело не в правых и левых, — по-прежнему спокойно и уверенно произнес Фредрик, — это этический вопрос, дело в свободе и морали, в разбитых семьях…

— Если вы добавите что-нибудь об ответственности, меня стошнит.

— Почему нет? И в ответственности. Ты бы решился, Генри, я знаю. Мы многое знаем о тебе. Ты решился уплыть на каноэ от военных, а на это не каждый способен.

— Я не трус, — гордо произнес Генри. — Я, конечно, решусь. Никто не может назвать меня трусом!

— Тогда подумай над моим предложением, — сказал Фредрик. — Мы не можем тебя заставить. Ответишь завтра. Я знаю, что Туве оценит твое согласие.

История о Генри-агенте, возможно, самая странная из всех. В ней речь пойдет о Билле Ярде, который прибыл в Берлин, притворившись музыкантом, а на самом деле занялся тайной перевозкой людей с востока на запад.

Все началось уже на пароме. Бар был необычайно тихим и жалким. Генри скучал. Молодому дезертиру, скрывающемуся под именем Билла Ярда, путешествующему боксеру и пианисту было невыносимо скучно. Пару часов он потратил на письма. Одно — домой, матери, с рассказом о том, что у него все хорошо, что о нем прекрасно позаботились добрые люди, так называемые квакеры, что сейчас ему представилась возможность послушать великий американский джаз в Берлине в исполнении янки, расквартированных в американской зоне.

Еще час Генри потратил на письмо Мод, в котором он очень изящно, как ему показалось, намекнул на то, что встретил новую страстную любовь, датчанку. Впрочем, Генри и сам не верил ни единому своему слову.

На борту парома, следующего в Засниц, Генри внимательно приглядывался к девушкам, словно уже забыл Туве. Она говорила о том, что истинная любовь жертвенна, что ради великого дела следует жертвовать собственным благом, как они с Генри, что это и есть высшая любовь. Перед отъездом Генри Туве уверяла, что счастлива. Прощаясь с ним, у ворот Эрстедспаркен в Копенгагене, Туве дала ему амулет в виде подвески. Нащупав его на груди, Генри прочитал надпись на серебряной пластинке: HODIE MIHI, CRAS TIBI — сегодня мне, завтра тебе. Опустив амулет в стакан с виски, он опрокинул содержимое в рот, всосав последние капли британского напитка, и подумал о том, сколько еще любовных трофеев ему предстоит собрать. У него был серебряный портсигар с инициалами «В. С.» на крышке, а теперь и медальон с надписью HODIE MIHI, CRAS TIBI — сегодня мне, завтра тебе.

Генри одолела слезливая сентиментальность, ему захотелось уйти прочь из этого бара, который и баром-то нельзя было назвать. Сначала ему захотелось обратно к Туве, и он заказал еще виски, но после виски Генри затосковал по Мод, и это уже было слишком.

Генри-агент, то есть Билл Ярд, не хотел ни с кем говорить, ибо агенту полагается держать язык за зубами. Кто угодно — соблазнительная ли женщина, неприметный ли простачок — мог быть агентом контрразведки. Сила Генри заключалась в его способности выносить правильные суждения о встречных, эта сила неизменно спасала его на протяжение всего изгнания. Генри утверждал, что у него есть особое чутье, которое позволяет ему отличать дурных людей от хороших. Но агенту такое чутье ни к чему: агент должен быть осторожен, бдителен и даже мнителен, а эти свойства Генри были чужды.

Дело было в прокуренном, влажном, сальном баре на Фазаненштрассе. Генри сыграл в бильярд с парнем из Кройцберга. Немец, даром что однорукий, оказался невероятно ловок — его стиль игры не походил ни на что. Для ветерана войны он был слишком молод; историю своего увечья он поведал Генри несколько раз подряд. Ребята основательно набрались.