Джевдет-бей и сыновья

— Я понял, что удержать меня от сползания в пучину безнравственности могут только мои собственные воля и разум. На обратном пути я думал об этом и, пусть поздно, но принял решение: отныне в вопросах нравственности — и даже нет, вообще всегда и во всем я буду руководствоваться лишь здравым смыслом и ничем иным. Когда я сбился с пути? Не знаю. Где грань между нравственным и безнравственным? Не знаю! Все, что я знаю, — это то, что я оказался в скверном положении, но все-таки понял это. Что такое нравственность? Я ни на что теперь не могу полагаться! — Мухтар-бей говорил все громче и громче, раздражаясь и нервничая, но внезапно как будто успокоился. — Теперь буду смотреть не на других, а на самого себя. Я ждал, что мне окажут уважение, — не дождался. Теперь я опомнился и пришел в себя — и понял: все, что у меня есть — моя дочь. Ты меня не понимаешь и, наверное, про себя смеешься надо мной, но сейчас я объявлю тебе свое решение, которое считаю правильным и необходимым. До свадьбы тебе не следует больше приходить в наш дом и встречаться с моей дочерью. Все, что мог, ты здесь уже видел. Через месяц вы поженитесь. Но до этого ты ее не увидишь. — Тут Мухтар-бей, похоже, разволновался: — Да, не увидишь! Так я решил. И чтобы выполнить это решение, я готов пойти на любые…

— Я тоже об этом думал, сударь, — перебил его Омер и встал на ноги.

Встал и Мухтар-бей.

— Что ж, превосходно. Ты, значит, тоже об этом думал! — проговорил он и стал нервно перебирать пуговицы на пиджаке. — Если так, почему же ты дожидался этого момента?

— Я принял это решение только сейчас, — ответил Омер. В этом момент он очень себе нравился и даже, можно сказать, гордился своими словами.

— Молодой человек, вы… ты, наверное, это и так знаешь, но я все равно скажу: ты мне совсем не по душе.

— Знаю.

Наступила тишина. Оба в замешательстве глядели друг на друга.

— Не взыщи, — наконец проговорил Мухтар-бей. — Я плохо с тобой обошелся, но по-другому поступить не мог. — Его пальцы снова затеребили пуговицу на пиджаке. — И мне жаль, что я стал изливать тебе душу. Зачем? Ты все равно ничего не понял.

— Я пьян.

Мухтар-бей помолчал, потом заговорил жалобным голосом:

— Ты пил наедине с моей дочерью посреди ночи. Довел ее до слез. И не первый, далеко не первый раз она из-за тебя плачет!

— Да, это так. Знаю, я не тот жених, которым можно было бы гордиться, — сказал Омер и направился к двери. — Всего доброго, сударь.

— До свидания.

Неожиданно дверь в коридор распахнулась, на пороге показалась Назлы и прокричала:

— Что тут происходит, что?

— Ровным счетом ничего! — сказал Мухтар-бей. — Омер уходит.

— Я решил не видеться с тобой больше до дня свадьбы, — сказал Омер так, словно винит в необходимости такого решения только себя самого. Однако на самом деле он вовсе не чувствовал себя виноватым.

Мухтар-бей взглянул на дочь и проговорил:

— Мы вместе так решили. — Обернулся к Омеру и спросил: — Не правда ли, молодой человек?

— Да, конечно, конечно.

— Зачем? Постой! Нельзя так! — отчаянно закричала Назлы, но Омер уже вышел.

Осторожно, на цыпочках, словно опасаясь что-нибудь разбить, он спустился по лестнице и вышел на ночную улицу.

Глава 50 СНОВА В СТАМБУЛЕ

Чтобы не попасть на выходе в давку, Рефик поднялся со своего места за несколько минут до конца матча и двинулся вдоль длинной стены бывшей артиллерийской казармы, плац которой был теперь превращен в стадион, к выходу на площадь Таксим. Он уже вышел за ворота, когда кто-то окликнул его:

— Эй, Рефик! Рефик!

Рефик обернулся и увидел улыбающуюся физиономию Нуреттина, однокашника по инженерному училищу. Они обнялись и расцеловались.

— Стыд и срам, не правда ли? Кто в лес, кто по дрова! — сказал Нуреттин.

— Да, так бывает, когда поле развезет.

— Никакого удовольствия! Друг дружку валят с ног, а по мячу попасть не могут! Не пойду больше на футбол! Хотя, — усмехнулся Нуреттин, — это я только говорю так, а на самом деле пойду. На следующей неделе снова «Фенербахче» будет играть. А тебя что-то совсем не видно в последнее время.

— Да уж…

— А, ну конечно! Я тут видел Мухиттина, он рассказал, что ты уехал в Эрзинджан. Когда вернулся?

— Да уж довольно давно, в ноябре. Четыре месяца назад…

— И что ты там делал? Ты ведь был на строительстве железной дороги?

— Да, точно. Повидал страну.

— Как это замечательно! — вздохнул Нуреттин. — Вот бы и мне представилась такая возможность! Вроде этой железной дороги. Все туда поехали, посмотрели страну, заработали денег… А меня вот засосала рутина, никак вырваться не могу.

Из дверей выходило все больше народу. Кто-то задел Рефика плечом. Со стадиона послышался шум.

— Кажется, все, — сказал Нуреттин и взял Рефика за локоть. — Прежде чем идти домой, я собираюсь немного… — Он сжал ладонь в кулак, отставил большой палец и приблизил его ко рту, изобразив, будто пьет из бутылки. — Давай со мной!

— Нет, я сейчас в теннисный клуб.

Не разжимая кулак, Нуреттин с силой ткнул им Рефика в плечо, как делал когда-то, когда они вместе играли в футбольной команде училища.