Для тех, кто во всем хочет видеть лишь бинарные оппозиции, ислам противостоит Западу как варварство – цивилизации, деспотизм – демократии или религиозный фанатизм – просвещенной современности. Назовем эту позицию
Антимусульманская позиция предполагает, что некая сущность под названием «ислам» радикально чужда и враждебна другой монолитной сущности под названием «Запад». В реальности речь идет не о «столкновении» между двумя чуждыми друг другу цивилизациями, но о линии разлома, которая идет по исламу, да
Однако приверженцы антимусульманских воззрений стремятся забыть не столько общую историю, сколько то, что Запад задолжал исламу. Конечно, Европа, как писал Пьер Манан, это «христианский бренд» – к слову, еврейского происхождения, – но в той же степени она имеет и другой источник, Грецию, что подарила ей имя, историческую общность и категории, позволившие осмыслить мир и себя самоё. И ей бы не удалось обратиться к этому наследию без ислама, который внес значительный вклад в его сохранение. Средневековые исламские мыслители переводили и комментировали важнейшие произведения греческой философии и тем самым помогли Европе вернуться к своим корням и открыть свою историю заново. Если ислам – это «другой» Запада, то речь идет о внутреннем другом, знакомом незнакомце, который давно живет с нами и даже в определенном смысле внутри нас.
Сторонники антимусульманской риторики иногда ссылаются на другие религии, якобы более мирные, толерантные и открытые современному миру, чем ислам. Но чаще случается наоборот, и враждебность к нему сопровождается неприятием религии вообще. Реакционный фанатизм, который они вменяют исламу, по их словам – не что иное, как радикальное проявление «обскурантизма», ненависти к Просвещению, культу разума и современной демократии, что в разной степени свойственно всем религиям. Бывает, что под наибольший удар попадают монотеистические религии, основанные на исключительном почитании единственного Бога – что и делает их особенно тираничными и нетерпимыми. Нужно признать, что зверства джихадистов, совершенные во имя Аллаха, заново ставят вопрос о связи религии и насилия. Является ли жестокость неотъемлемой чертой религий, или, напротив, они созданы для борьбы с первобытным насилием, его нейтрализации и сдерживания посредством определенных ритуалов?
Тревога, провоцируемая джихадистской угрозой, вернула французам их былую страсть – а именно враждебность к религии, которая от левой до крайне правой части своего спектра выражается в отсылках к дурно понятой «светскости». Такая враждебность сопровождается удивительной близорукостью: отвергают ли они религию как таковую или только некоторые из них, боятся ли гипотетического «возвращения религии» или безапелляционно утверждают, что гуманизм возвещает «конец религии», – в любом случае, с природой религии они уже разобрались: мистификация, отчуждение, идеология и невроз. Попросту говоря, она несет в себе