Джим Моррисон, Мэри и я. Безумно ее люблю. Love Her Madly

– Пожалуйста, пройдите в эту комнату, сэр.

Еще один «ежик» сидит за серым металлическим столом, очень деловой и непреклонный.

– Значит, вы едете навестить подругу, и это ваша единственная цель. И вы не уверены, как долго у нее пробудете. – говорит он.

– М-м-м… нет. Нет, сэр.

– А вы уже знаете, каким образом вы будете возвращаться в Канаду?

– Скорее всего, опять автостопом, сэр.

– Сколько у вас денег?

– Сто пятнадцать долларов.

– А сколько у вас на банковском счету? – он хмурится.

– У меня нет банковского счета.

– Ну хорошо, сколько денег будет в вашем распоряжении во время пребывания в США?

– Нисколько, сэр.

– Пожалуйста, посидите здесь.

Он выходит. Мне надо в туалет, я встаю и поворачиваю ручку двери. Она заперта.

Минут через пять непреклонный офицер возвращается с официальной бумагой в руке. Штамп Государственного департамента США по таможенным и иммиграционным вопросам. ВО ВЪЕЗДЕ ОТКАЗАНО.

– Идите за мной.

Он открывает заднюю дверцу служебной машины и жестом предлагает в нее сесть. Отвозит меня обратно в Канаду, останавливается и открывает передо мной дверь.

– Если вы попытаетесь еще раз въехать в Соединенные Штаты Америки под ложным предлогом, вы пойдете в тюрьму.

Я в шоке, не могу вымолвить ни слова. Американец оставляет меня у обочины под проливным дождем. Симпатяга, одним словом. Добро пожаловать в США! А как же приглашение на статуе Свободы: «Отдайте мне ваших усталых, ваших бедных»?[4]

Я плетусь в сгущающихся сумерках прочь от Арки мира, прочь от Лос-Анджелеса, от Мэри. В никуда. У меня здесь, на Западе, ни родных, ни друзей. И какого хрена теперь делать? Что дальше?

Через два часа совершенно темно, хоть выколи глаза. Ноги сильно болят. Я до нитки промок, я отвержен и я в полном отчаянии. Но мне необходимо попасть в Лос-Анджелес, значит, надо как-то пересечь границу.

Дождь все еще моросит, что типично для Западного побережья. На шоссе не видно ни огонька. Черная дорога сливается с ночью. Наконец далеко в тумане появляется пара огней. Потом они становятся все больше, все ближе. Фары прорезают мглу. Уже слышно, как из-под шин разлетаются брызги воды. Сосредоточься. Тебя просто обязаны подобрать. Это твой шанс.

Бинго! Я голосую.

Грузовик проезжает мимо, шины шипят, как змеи, хвостовые огни удаляются по блестящему асфальту. Вдруг загораются фары заднего хода, потом огни освещают изумрудный лес по обе стороны шоссе. Грузовик разворачивается.

Водитель проезжает, на ходу разглядывая меня, и еще раз разворачивается. Открывает окно с пассажирской стороны и внимательно меня изучает: я чисто выбрит, с довольно длинными волосами.

– Какого черта ты здесь делаешь? Давай, запрыгивай!

Я залезаю в Dodge с огромными дверями и широченным задним сидением. Дрожа всем телом в насквозь промокшей одежде, я сразу по достоинству оцениваю теплую, удобную кабину – будто окунаюсь в горячую ванну.

Водителю лет тридцать пять, приветливый.

– Я Боб, – говорит он.

Американец. У него есть кусок земли и лошади в штате Вашингтон. Он приехал за канадским сеном для своих американских лошадей.

– Оно лучше и дешевле, – говорит Боб. – А ты откуда?

– Из Торонто. Но мне надо в Калифорнию.

– Далековато ты забрался. И что ты забыл в солнечной Калифорнии?

– Одна приятельница пригласила пожить у нее. Они с ее парнем переехали в Лос-Анджелес, и им там очень нравится. Она написала, что и мне понравится.

– Ты хиппи, что ли? – спрашивает он. – Похож на захлебнувшуюся крысу. Что ты здесь делаешь? От границы далековато.

– Мне отказали во въезде. — Я решаю открыться конезаводчику-Бобу.

– Значит, ты проделал две с половиной тысячи миль, и тебя не впустили в Штаты? — Он смеется.

Я сглатываю слюну.

– Боб, а можно я спрячусь у тебя в кузове, когда ты поедешь через границу?

Он смотрит на меня, потом довольно ухмыляется.

– Что ж, канадон, сегодня твой счастливый день.

Как выясняется, Боб большой шутник.

– Да я все время тут проезжаю туда-сюда, – говорит он. – Всех парней на таможне знаю. Перевезу тебя, не проблема. Мы вот что сделаем…

Боб отъезжает к обочине, вылезает под моросящий дождь и отодвигает брезент на кузове. Сбрасывает несколько верхних брикетов сена и раздвигает нижние.

– Давай, канадон, будь как дома.

Я устраиваюсь между тюками сена, и он набрасывает поверх меня те, что были сверху. С усилием затягивает веревки брезентового верха. Я начинаю задыхаться в этой западне, меня обволакивает резкий запах сырого сена, дождь барабанит по туго натянутому брезенту. От нервного напряжения я не могу дышать.

– Не вздумай шевелиться, и чтоб ни звука! Иначе всему конец. – Боб хлопает по борту кузова. – Увидимся в Штатах.

Слышно, как шуршит гравий под его ковбойскими сапогами, потом захлопывается дверь кабины, взвывает мотор. Мы рассекаем завесу дождя. Меня бьет дрожь, одежда насквозь промокла, вокруг кромешная тьма.

Раньше, чем я ожидал, грузовик начинает притормаживать, потом останавливается.

– Привет, Бобби! Погодка что надо. – Кто-то от души смеется.

Мое сердце бешено стучит под брезентом.