Джими Хендрикс. Предательство

Лето 2003 года показало, что обвинения, приводящие к драматическим событиям в семье Хендриксов, не прекратились. История между Леоном Хендриксом и приёмной дочерью его отца, Жени, напечатанная в Нью–Йорк Таймс облетела не только всю Америку, но и весь мир. Прошло время, когда имя Джими Хендрикса вызывало только ассоциации с его талантом. Теперь говорят о торговле автомобильными освежителями воздуха Джими Хендрикса, о мечах для гольфа Джими Хендрикса и как много его "сестра" получила прибыли, и как брат его был вычеркнут из отцовского завещания. Теперь семейные склоки находятся под пристальным вниманием журналистов, и Жени Хендрикс, которая так много беспокоилась об имидже Джими, теперь полностью заботится о своём. На телевидении появляются Леон со своим адвокатом на одной половинке экрана, на другой показывается Жени Хендрикс со своим адвокатом, и, находясь в совершенно разных местах, между ними с помощью журналистов завязывается диалог, шокирующий поклонников Джими своей бесконечностью.

— Мне нравится Джими Хендрикс из–за своей музыки, — поделился со мной один из лондонских таксистов. — Я частенько стоял снаружи клубов, когда Джими жил здесь. Я слышал его игру всего три раза и очень рад, что он сейчас где–то, где не видно, как родственники его грызутся между собой.

"Новый Мемориал Хендрикса доказал всем, что рок–икона остаётся в движении"

"Участок, на который расщедрилось кладбище, близок к завершению"

Такие заголовки появились в начале 2003 года в Сиэтловском Пост–Интеллидженсере.

Жени тайно перезахоронила тело Джими, что ввело в шок его брата Леона.

— В нас течёт индейская кровь, — сказал Леон. — Индейцы не любят, когда их перевозят в другое место.

Жени также распорядилась перенести тела Эла Хендрикса, его матери, Норы, и своей матери, Джун, в изготовленный по специальному проекту склеп, украшенный десятиметровым (!) гранитным возвышением, поддерживаемым тремя массивными колоннами из искристо–серого гранита, которого она описала как "радужный мрамор". Жени не забыла оставить место и для себя, рядом с Джими, "когда придёт время".

Я принесу ей розы из моего сада

В октябре я ездила по делам в Сиэтл, выбегая из Нордстормз–Рэк, рая распродаж, я влетела в очень пожилую даму с толстенной клюкой. Она прощалась с другой очень пожилой дамой прямо у входа в магазин. Извинившись, я, пользуясь случаем, спросила эту даму с клюкой, не скажет ли она, где мне сесть на автобус до Пионер–Сквер. Она сообщила мне подробнейшую инструкцию. Ей было по дороге или она решила меня проводить, но мы медленно двигались вдвоём под лучами полуденного солнца, необычно жаркого для этого октябрьского дня на Северо–Западе. Мы познакомились.

— Меня зовут Рути, — сказала она. — Я живу здесь уже миллион лет! Ну, всего девяносто один, если быть точной.

Она рассказала, что они с подругой ходили этим утром "навестить друзей на кладбище Рентон".

Так как солнце нещадно пекло, я захотела пить и импульсивно спросила Рути, не составила ли она бы мне компанию выпить чего–нибудь холодненького. И вот мы уже внутри одного из многочисленных кафе. Моя новая подруга рассказала мне, как она росла в Сиэтле и сказала, что до сих пор живёт в том доме, где родилась, совсем близко от школы Гарфельда.

Мы говорили и о горе Райнера, и о Каскадном районе, и о местной архитектуре, но меня не покидало ощущение странности этой встречи, всего за каких–то десять минут, было перечислено всё, что связано в моей памяти с моим другом Джими. Эта белая женщина, возможно даже никогда не слышала о нём, но я дала свободу малюсенькой надежде и спросила:

— Может быть, вы знали кого–нибудь по фамилии Джетер?

Она подумала и сказала:

— Конечно. Но вы слишком молоды, чтобы знать ту, о которой я сейчас подумала. Она умерла уже много лет назад. Она помогала своим подругам из церкви ухаживать за моей матерью, когда та осталась одна. Клариса было её имя. Клариса Джетер.

Вот уж чего меньше я всего ожидала, так услышать это имя. Клариса Джетер. Бабушка Джими.

— Вот так–так, — продолжила Рути, — я как раз вспоминала её, когда мы были с подругой сегодня утром в Гринвуде. Гринвуд — это кладбище. Оно тоже изменилось. Люди умирают, кладбище растёт. Мы положили цветы на могиле подруги не так далеко от, может быть, вы знаете от того самого большого, бросающегося в глаза места. Не могу представить себе, как ему там лежится под такой глыбой мрамора, внуку Кларисы Джетер? Там даже подписано "Склеп Хендриксов". Я никогда не знала его, когда он был малышом, но знаю, что он стал знаменитым музыкантом.

— Да, он был очень талантлив, — вот всё что я и смогла произнести.

— У Кларисы было много детей, я полагаю. Я жила дома, так как так и не вышла замуж, я работала секретаршей пока не ушла на пенсию. Только потому я с Кларисой разговаривала, что пару раз подвозила её домой.

Рути и я маленькими глоточками попивали свои холодные напитки.