Дживс, вы — гений! Ваша взяла, Дживс!

– Опять-таки разумно.

– Как только вы окажетесь в Лондоне, я порекомендовал бы вам отправиться на континент, в какой-нибудь большой город, например, в Париж или в Берлин, а может быть, даже и дальше – в Италию.

– Или в солнечную Испанию?

– Да, сэр, можно и в Испанию.

– А то и в Египет?

– В это время года, сэр, вы сочтете, что в Египте слишком жарко.

– И вполовину не так жарко, как в Англии, если папаша Стоукер меня снова сцапает.

– Справедливо, сэр.

– Это же бандит, Дживс! Разбойник! Такие с хрустом разгрызают бутылки и прибивают себе воротнички сзади прямо к телу гвоздями.

– Мистер Стоукер, без сомнения, очень властный человек, сэр.

– А ведь когда-то, Дживс, я считал сэра Родерика Глоссопа людоедом. А тетю Агату людоедкой. Но куда им до него, дряхлые, беззубые шавки. В связи с чем возникает необходимость задуматься о вашей службе. Вы планируете вернуться на яхту и продолжать поддерживать отношения с этим отвратительным субъектом?

– Нет, сэр. Вряд ли мистер Стоукер окажет мне радушный прием. Обнаружив, что вы совершили побег, джентльмен столь острого ума легко сообразит, что это я помог вам покинуть яхту. Я вернусь на службу к его светлости, сэр.

– Представляю, как он обрадуется.

– Вы очень добры, сэр.

– Да ничуть, Дживс. Любой бы обрадовался.

– Благодарю вас, сэр.

– Стало быть, вы вернетесь в замок?

– Да, сэр.

– Ну что ж, от души желаю вам доброй ночи. Я вам напишу, Дживс, сообщу, где я и как все сложилось.

– Спасибо, сэр.

– Да это вам спасибо, Дживс. В конверт будет вложено небольшое доказательство моей благодарности.

– Вы чрезвычайно щедры, сэр.

– Это я-то щедр? Дживс, если б не вы, я бы сейчас томился в заточении на этой пиратской яхте! Я вам так благодарен, неужели вы не понимаете?

– Как же, сэр.

– Кстати, есть сегодня поезд на Лондон?

– Есть, сэр. В 22.21. Вы свободно успеете на него. Боюсь, это не экспресс.

Я махнул рукой:

– Любой годится, Дживс, лишь бы двигался, лишь бы колеса крутились и станции проползали мимо. Доброй ночи.

– Доброй ночи, сэр.

Я вошел в коттедж в приподнятом настроении. И радость моя ничуть не уменьшилась, когда я обнаружил, что Бринкли до сих пор не вернулся. Как хозяин я имел полное право посмотреть косо на то, что эту скотину отпустили на один вечер, а он прихватил ночь, а заодно и день, но в качестве частного лица с густым слоем ваксы на физиономии я его отсутствие только приветствовал. В таких случаях, любит повторять Дживс, что может быть дороже уединенья?

Я скорей в спальню, налил в таз воды из кувшина, потому что в сельских коттеджах Чаффи ванные комнаты были не предусмотрены. Окунул лицо в воду и хорошенько намылил, потом тщательно ополоснул и подошел к зеркалу. Вообразите же мое смятение, когда я увидел, что по-прежнему чернехонек, как негр, будто и не умывался. Порой жизнь вынуждает нас шевелить извилинами, и я довольно скоро набрел на разгадку: вспомнил, что слышал от кого-то или где-то читал, что ваксу можно удалить сливочным маслом. Только я хотел спуститься вниз и взять масленку, как вдруг услышал шум.

А когда человек в моем положении, которое можно сравнить лишь с положением загнанного оленя, слышит в доме шум, он должен очень и очень хорошо подумать, какой шаг ему следует предпринять. Вполне возможно, размышлял я, что это бежит по следу Дж. Уошберн Стоукер, он заглянул в каюту, увидел, что она пуста, и, естественно, первым делом кинулся к моему коттеджу. Поэтому покинуть спальню я покинул, но не как разъяренный лев, вырвавшийся из своего логова, а скорее как робкая улитка, чуть высунувшая во время грозы рожки из раковины. Я просто встал на пороге и чутко вслушивался.

А в доме происходило что-то очень любопытное. Не знаю, кто устроил этот шум, но устроил он его в гостиной, и, как мне показалось, там крушили мебель. Сообразив, что, даже охотясь за мной, папаша Стоукер, человек умный и практичный, не стал бы терять время на такую глупость, я собрался наконец с силами, подкрался на цыпочках к перилам и глянул одним глазком вниз.

Это я только говорю – гостиная, на самом деле это был просто холл. Холл был довольно прилично обставлен: стол, высокие стоячие часы, диван, два стула, несколько стеклянных витрин с чучелами птиц. С того места, где я стоял возле перил и глядел вниз, вся композиция лежала передо мной как на ладони. Внизу было темно, но я все видел, потому что на каминной полке горела керосиновая лампа. В ее свете мне удалось разглядеть, что диван перевернут, стулья торчат из окна, витрины с чучелами птиц разбиты, и последний штрих – в дальнем углу какая-то смутная тень вела борцовский поединок со стоячими часами.