Джоанна Аларика

Один-единственный раз Педро представилась возможность сделать настоящее дело, и он ею не воспользовался. Выйдя однажды под вечер к одному из маленьких поселков, неподалеку от Акасагуастлана, он увидел прямо перед собой инсургента, спящего сидя в тени хижины. «Освободитель» был, очевидно, пьян, техасская шляпа сползла ему на лицо, закрыв глаза. Автомат он держал на коленях; вокруг не было ни души.

У Педро молнией мелькнула мысль; лучшего случая не представится никогда больше. Подскочить, благо у него шляпа на глазах, ударить ножом, схватить автомат и назад, в чащу. Он и не пикнет. А кругом ни души. Ну, скорее…

Но он не тронулся с места. Не то, чтобы ему стало вдруг страшно, страшно — это не то слово. Ему стало тошно. Пусть враг, пусть убийца, все это так. Но подойти и ударить ножом спящего человека… И потом другое: этот человек может быть часовым, в поселке есть, очевидно, и другие инсургенты. Когда его найдут зарезанным, первым делом поплатятся жители. Значит, ты не имеешь права убить и уйти; ты должен убить, взять автомат и идти от хижины к хижине, пока не встретишься с «ими лицом к лицу. Может, тебе посчастливится убить еще одного или двоих, если застанешь врасплох. А потом убьют тебя. Хорошо еще, если просто убьют…

Педро стоял и смотрел на спящего. Он должен был убить; это был его долг, ради этого он сюда и попал. Но убить и скрыться он не имел права, он должен был убить и умереть. А умирать ему не хотелось. Вернее, ему не хотелось умирать в одиночку.

Только здесь, во время этих скитаний, Педро понял, каким дураком был в тот момент, когда решил, что сможет прекрасно обойтись без армии. Воевать в одиночку (даже имея настоящее оружие) было невозможно. Если бы с ним был хоть кто-нибудь!

Ему сейчас страшно не хватало друзей. Таких, как Эрнесто Корвалан, как Руис, даже как придурковатый Чакон. Даже как Аделита, глупая девчонка, попугаиха. По этой попугаихе он, честно говоря, очень скучал, хотя и ни за что не захотел бы видеть ее сейчас здесь, среди «освободителей». То, что Аделита живет в далекой Халапе, в безопасном тылу правительственных войск, было для него большим утешением.

После Аделиты больше всего ему не хватало Эрнесто. Уж кто-кто, а Эрнесто помог бы разобраться во всем; а как здорово было бы повоевать вместе с Корваланом! Воевать легче, когда все понятно; Эрнесто мог бы объяснить все то, что сейчас оставалось для Педро непонятным.

А непонятным оставалось многое. Почему бездействует гватемальская армия? Почему до сих пор не вмешались эти самые Объединенные Нации, о которых всегда столько пишут в газетах? Почему никто не позаботится о том, чтобы вооружить население захваченной врагом зоны? Ведь никакой линии фронта нет и, имея карты, можно проникнуть с небольшим отрядом в любое место вплоть до самой гондурасской границы…

Действительно, никакой определенной «линии фронта» в этой войне не было; оккупированная зона отделялась от всей страны только своеобразным занавесом молчания. Газеты сюда не доходили; радиоприемники— в тех редких случаях, когда их можно было найти в этих поселках, — уничтожались или отбирались «освободителями» прежде всего. Почта не работала. Сообщение между населенными пунктами прекратилось, жители оказались отрезанными, от внешнего мира и новостей.

О сражении под Гуаланом, ознаменовавшем конец оборонительного периода войны, Педро узнал из первых рук — от самих участников. В этот день он впервые увидел «освободителей» в ином состоянии, чем обычно. Непривычно трезвые, оборванные, в грязи и бурых засохших бинтах, они шли, бежали и ехали по дорогам и лесным просекам. В одну и ту же сторону— к границе. На джипах и грузовиках тряслись раненые, вопя от боли и проклиная «освободительную» войну, Кастильо Армаса и всех мадонн от Фатимы до Гваделупы. Прикинувшись дурачком, Педро стал клянчить консервы у одной из групп, остановившейся перекусить, и какой-то болтливый тико [57]из Пуэрто-Лимон выболтал ему все, что случилось на фронте.

— Ну, нам же и дали! — бормотал он, торопливо запивая еду из фляжки и то и дело оглядываясь по сторонам. — Ну и дали! То, что ты вот здесь видишь — ну, и на других дорогах тоже, — так это одна половина нашей освободительной армии. Другая сейчас топает на север, под конвоем. А ты что думаешь? Там кого не уложили на месте, всех подчистую забрали в плен. Конечно, кто успел, тот смылся. Сволочное дело эта война, я думал, это будет иначе. Мне и убивать-то никого неохота, я просто так приехал, посмотреть. Все равно дома был безработным. А тут триста долларов, шутка! Я думал, это так, ну, там мосты охранять или что-нибудь в этом роде. А воевать, да ну их к черту!.. Ты вот скажи, ты чапин? [58]Чапин, ясно, что я не вижу! И человек как человек. А они нам что говорили? Все чапины — коммунисты, вот как они трепались. Оказалось, вранье, такие же вы люди, как и мы. На черта ты мне сдался, тебя убивать? Бери вон еще банку и проваливай, а то офицер увидит, будет тогда нам с тобой…