Джокер в колоде

- Тогда, должно быть, это ты, а не твой муж, позаботилась вызвать сюда Луи Греческого.

- Разумеется, - согласилась она. - Я знаю его еще с тех пор, когда подростки называли его Жирный Луи. А еще раньше я сделала свои первые шаги в.., в исправительном учреждении. Меня направили в школу для... - Она опять как-то странно улыбнулась. - Плохих девочек. Представь себе, говорили, что я плохая девочка, Шелл.

- Черт! А почему?

У нее не оставалось ни секунды, чтобы ответить, даже если она собиралась это сделать. Раздался громкий и властный стук в дверь.

И вдруг с первыми раскатами этого грозного стаккато лицо Евы сморщилось, перекосилось, и она зарыдала. Я чертовски смутился, потому что это произошло так неожиданно. Ее левая рука лежала на спинке дивана, а правой она закрыла глаза, ее голова поникла, а тело сотрясали рыдания.

Наверное, стук подействовал на нее как лязг стальной двери тюремной камеры. И для такого исчадия ада, как Ева, - даже для такого, - мысли о том, что ей суждено состариться и поседеть в тюрьме, было достаточно, чтобы из глаз хлынули слезы.

Я отвернулся, встал и направился к двери. Только сделал первые шаги...

Не знаю, что насторожило меня. Я ничего не услышал. А может, совсем наоборот, поскольку ее всхлипывания прекратились так же внезапно, как и начались.

Я лишь успел, любопытства ради, повернуть голову и увидеть, что у нее в руках оказалась бронзовая статуэтка и сама Ева выпрямляется. Я не видел ее лица. И все же заметил, что греческий божок размером в фут рассекает воздух; с одной стороны - этот нелепый ребенок, а с другой - дурацкий пучок винограда. В долю секунды я даже успел подумать, какая часть этой штуковины влупит в меня этот дурацкий виноград или идиотский грек. Потом моя башка лопнула на части и мозги вытекли наружу. Во всяком случае, мне так показалось.

Я не полностью отключился. Я почувствовал, как пушистый ковер мягко-мягко коснулся моей щеки, и все краски смешались в черное и серое, как сумерки сменяются темнотой. И мысли продолжали копошиться, потому что я слышал стук и знал, что это ломятся полицейские. Но я не мог шевельнуться. По правде говоря, мне не очень-то и хотелось. Я слышал, как Ева пронзительно заверещала, и почувствовал на себе ее руки.

Я смекнул: она роется в моем кармане в поисках маленького хромированного пистолета. Она собирается прикончить меня. Но или затуманенная логика подсказывала, или я просто догадался: она не может меня убить. Не сейчас. Она не сделает этого, пока Джим еще жив. Я почувствовал, как ее руки изо всех сил дернули меня за рубашку и галстук. Серость в глазах прояснилась, и я увидел перед собой ее лицо.

Ее шепот прозвучал как змеиное шипение:

- Если Джим мертв или умрет, значит, я добилась своего. У тебя не будет никаких доказательств против меня - ничего. Единственный человек, единственный, кто знал, что это я убила Аарона и Джима, - Гораций. А ты прикончил его. Даже Луи ничего не знает об этом. Аарон и Гораций - покойники, и, если Джим тоже умрет, тебе - крышка! Тогда берегись, ублюдок! Ты у меня попляшешь!

Потом - невероятно! - она чуть не расплющила мои губы своим ртом, поцеловав грубо, яростно, и бросилась к двери.

От шока и болезненного удивления мое сердце заколотилось быстрее, а тело заметно наполнилось силой. Я перевернулся на живот, поджал под себя руки и оттолкнулся от пола. В глазах посветлело, и, упираясь дрожащими руками, я встал на колени. Ева распахнула дверь.

- Скорее! Скорее! - кричала она.

За несколько последних секунд Ева полностью преобразилась. Она, на мой взгляд, стала похожа на девицу, у которой не все дома, впала в истерику, начала стонать, вопить и рыдать - слезы ручьем текли по ее щекам, косметика размазалась вокруг глаз. Она повернулась и начала яростно тыкать в меня пальцем. За ее спиной в дверном проеме стояли два офицера: один длинный, а другой маленький и лысый.

- Слава Богу, вы здесь! - орала она. - Арестуйте его! Он убил моего мужа!

- Перестань валять дурака!

Я до сих пор не уяснил, что у нее на уме, но был уверен: ее штучки не пройдут. Я просто не хотел дать ей возможности сейчас наболтать лишнего.

- Пусть эта крошка не пудрит вам мозги, ребята, - продолжал я. - Вам нужна именно она... Ева взвизгнула:

- Осторожно, у него револьвер. Ох, слава Богу, что вы здесь. - Потом, причитая и всхлипывая, ломая себе руки, она заскулила:

- О, Гораций, Гораций. Дорогой, мой дорогой. - Она растянулась возле тела мертвого Лоримера, принялась нежно гладить его и тыкаться в него носом.

Да, все эти вопли и стенания, ласки и поглаживания могли сойти за мастерское представление в маленьком любительском театре на Элм-стрит или за мелодраматическую сцену из немого кино, если бы на самом деле это не было смертельной дуэлью между Евой и мною. Не просто представление в театре или кино, нет, это была крупная игра, игра жизни со смертью. Восхитительное по мастерству представление.

- К стене, - приказал мне один из офицеров.

- Погодите минуточку, - сказал я, вновь обретая дар речи.