Джоконда и паяц

Глория не посмела ослушаться. Вернее, ноги сами понесли ее вперед, за черным плащом, расшитым дешевыми блестками.

Деревья сгущались. Удушливый запах апельсинов заполнил легкие. Тропка петляла, сужалась и наконец уперлась в сложенную из камней стену. Глория шла вдоль стены, пока не наткнулась на дверцу.

Это был старинный дом в итальянском духе. Из окон лились звуки лютни и звонкий молодой смех. Глория заглянула внутрь и увидела седобородого старца в берете и длиннополом одеянии. В левой руке он держал палитру, в правой – кисть, которой наносил мазки на холст.

Перед ним сидела в кресле прелестная дама в платье с широкими рукавами. Ее окружали шуты и музыканты. Они развлекали даму, чтобы та не скучала. От всей этой сценки веяло восторгом и жутью.

Дама показалась Глории знакомой. Старец выглядел мрачным и задумчивым.

«Неужели это сам Леонардо? – догадалась она. – А дама в кресле – сама Мона Лиза?»

Один из шутов скакал вокруг живописца с отвратительными ужимками и мерзким кривляньем. Его огромный круглый воротник казался тарелкой, на которой гримасничала мертвая голова в клоунском колпаке. Шут – единственный из присутствующих – взглянул в окно и заметил там любопытную гостью. Он скорчил ужасающую рожу и пронзительно завопил:

– Без меня здесь ничего не произойдет! Без меня нельзя обойтись!

У Глории волосы зашевелились на голове от звука его голоса. Он подмигнул ей подмалеванным глазом и прошептал прямо в ухо:

– Великий портрет. Не правда ли? У меня много таких. Но все прочие не стоят и тени ее улыбки. Хочешь, я покажу тебе мою галерею?

– Н-нет, – отшатнулась она.

– Не отказывайся, – осклабился Паяц. – Ты кое-что поймешь, если согласишься. Решайся.

Глория оглянулась в поисках спасения. Бежать было некуда. Деревья подступили вплотную к дому и сомкнулись. Стало темно. Свет в окнах мастерской погас. Лютня замолчала. Смех прекратился.

– Идем, – приказал Паяц и повел ее узкими каменными лабиринтами, где пахло вековой пылью и свечным воском. – Уже близко.

Глории оставалось только идти следом, задевая плечами за шершавые стены. Внезапно коридор расступился и пропустил ее в огромный зал с картинами.

– Все они пользуются дурной славой, – сообщил Паяц тоном экскурсовода. – Я могу поведать тебе историю любого полотна. И подсчитать урожай смертей, который они собрали…

Вдруг кто-то прикоснулся к ее плечу:

– Глория Артуровна!

Она пыталась открыть глаза, пока не сообразила, что они открыты. Рядом стоял обескураженный Санта с теплой курткой в руках.

– Вот, принес вам одеться. Вы же замерзли.

Глория молчала, собираясь с духом. Что с ней? Она грезит наяву? Где Паяц? Где зал с картинами? Неужели ей все это привиделось? Но ведь она не спала.

Санта набросил ей на плечи куртку и сочувственно произнес:

– Идемте чай пить. А то у вас зуб на зуб не попадает.

Только после его слов Глории стало холодно. Она пошла за слугой, вспоминая, успел ли зловещий экскурсовод показать ей свою коллекцию шедевров…

Глава 16

Москва

Алина с нетерпением и ужасом ждала следующего, последнего сеанса у Артынова. Тот намеревался закончить свою нагую Джоконду в рекордный срок. По сравнению с да Винчи, который совершенствовал портрет годами, современный мастер оказался спринтером. Ему хватило двух недель, включая предварительную подготовку, чтобы практически довести картину до завершения.

Правда, леонардовское сфумато потребовало от него длительных усилий. Но то была тренировка, которая позволила Артынову справиться с поставленной самому себе задачей.

Он был уверен, что заручился помощью Паяца, и не сомневался в успехе. Первый же сеанс с Алиной доказал: модель подобрана идеально. Интересно, Леонардо тоже «заводился» от своей натурщицы, когда писал?

Поймав себя на кощунственной мысли, Артынов переключался на другое. Алина с каждым разом воспламеняла его все сильнее. Он воображал ее в самых изощренных эротических позах. Будет жаль, если она погибнет, не успев полностью удовлетворить его желания.

Портрет служил как бы промежуточным звеном между Алиной-моделью и Артыновым-художником. Он соединял их, как соединяют два проводка для искры зажигания. Через портрет возбуждение Артынова передавалось Алине и текло обратно. Картина стала третьей, но не лишней в этом любовном треугольнике.

Алина не догадывалась, во что ввергла ее жгучая ревность к покойной сопернице и жажда реванша. Она только боялась разоблачения. Вдруг Миша узнает о том, что…

– О чем? – шептала она, спохватываясь и глядя по сторонам. Никто не слышит, как она разговаривает сама с собой? – Я только позировала, Артынов меня писал. Больше ничего.

Реального повода для волнения как будто не было, но Алину мучил страх. Отчего она лишилась чувств в мастерской? Стыд какой. Свалилась на пол и…

Бог знает, что сделал с ней Артынов.

Муж заметил ее нервозность, бессонницу, отсутствие аппетита и заговорил о беременности.

Алина решила сходить на обследование.

Доктор огорошил ее заявлением: «У вас будет ребенок. Срок совсем небольшой».

– Вы не ошиблись? – спросила она.

– Ошибки быть не может. Разве что в сроке.