Джон Фицджеральд Кеннеди

Тем же летом, по поручению президента, Аверелл Гарриман обсудил с Кремлем детали соглашения о запрещении любых испытаний атомного оружия в атмосфере, без упоминания подземных испытаний. Так предложенный Кеннеди Договор о полном запрещении ядерных испытаний превратился в Договор о частичном запрещении ядерных испытаний. Конечно, надежды Кеннеди оправдались не полностью, но это был шаг вперед. При этом даже такой относительно скромный прогресс вызвал отчаянное сопротивление внутри страны. Многих из бывшего военного руководства США, не говоря уже о подрядчиках Пентагона, новость привела в смятение.

Генерал Томас С. Пауэр, командующий стратегической авиацией США, выступил в Сенате против принятия договора. Сенатор от штата Миссисипи Джон Стеннис выразил сомнение, что «Соединенные Штаты смогут сохранить свое безусловное ядерное превосходство, если договор будет ратифицирован. Генерал Пауэр считает, что в настоящее время это [превосходство] — единственное средство устрашения противника» [421]. Эдвард Теллер, один из «отцов» атомной бомбы, выступая перед Комитетом по иностранным делам Сената, сказал, что подписание договора «было ошибкой. Если вы ратифицируете его, вы совершите еще большую ошибку». Это был бы «шаг прочь от безопасности и, возможно, … к началу войны», — писал он [422].

Однако Сенат проигнорировал предостережения скептиков, и 24 сентября 1963 года договор был ратифицирован восьмьюдесятью голосами против девятнадцати. Президент, подписав договор в Белом доме, сказал: «За этим маленьким шагом к достижению безопасности могут последовать более значительные и масштабные меры, принятие которых будет сопряжено с еще большими трудностями. Теперь, когда это достижение укрепило нас в мужестве и понимании того, что происходит, давайте с новыми силами продолжим поиск решения столь важной для человечества проблемы мира» [423].

Позже Тед Соренсен отметил, что ни одно другое достижение «не вызвало у Кеннеди такого глубокого удовлетворения» [424].

* * *

Выступление президента в Американском университете не привлекло к себе особого внимания соотечественников, однако менее чем через две недели Кеннеди произнес, возможно, самую свою знаменитую речь, обратившись к собравшимся у знаменитой Берлинской стены.

По некоторым оценкам, чтобы послушать американского президента, на площадь перед городской ратушей пришли две трети населения Западного Берлина, так что толпа выплеснулась также на прилегающие улицы. Кеннеди был настолько ошеломлен размером и энтузиазмом аудитории, что шутливо сказал одному из своих помощников: «Если бы я сейчас призвал этих людей пойти и снести Берлинскую стену, они бы это сделали» [425].

Короткая речь балансировала на грани политической демагогии и привела толпу в полный экстаз. Президент, в частности, сказал: «Есть такие, которые говорят, что коммунизм — это волна из будущего… Есть такие, которые говорят, что мы можем работать с коммунистами в Европе и везде… Находятся даже такие, их мало, кто говорит, что коммунизм — это зло, но он дает нам возможность экономического прогресса». Он опроверг все приведенные суждения, повторив после каждого из них: «Пусть они приедут в Берлин». Он закончил выступление образом будущего: «Свобода неделима, и когда один человек в рабстве — все несвободны. Когда все будут свободны, мы сможем увидеть тот день, когда этот город объединится. И этот город, и эта страна, и великий континент Европа объединятся на мирной и полной надежд Земле… Все свободные люди, где бы они ни жили — сейчас граждане Берлина, и поэтому, как свободный человек, я горжусь словами „Ich bin ein Berliner“ [426]» [427].

Берлинская речь стала триумфом политической риторики, ярким контрастом сдержанному стилю призыва к сохранению мира в Американском университете, который прозвучал всего двумя неделями раньше. В ней он забыл о миролюбии, демонстрируя аудитории поражения Востока и победы Запада. Восторг толпы был столь безграничен, что не было и речи о возможной отрицательной реакции на его слова. «У нас в жизни уже никогда не будет такого дня», — сказал Кеннеди Соренсену [428]. Но несколькими часами позже, выступая в Свободном университете Берлина, Кеннеди смягчил резкие выражения, говоря о Советском Союзе, так как не хотел обидеть Хрущева [429].