Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 11

Оказалось, что это «Чаконна» Баха. Вы бы видели, как у нее загорелись глаза, и даже руки дрожали, когда она переворачивала ноты. Кажется таким странным, что она преклоняется перед музыкой Баха — таким же странным, как если бы дикий жеребец добровольно дал себя взнуздать; однако это так — от нее никогда не знаешь, чего ждать.

— Божественно! — все время повторяла она. Джон Форд положил нож и вилку.

— Нечестивый вздор! — пробормотал он и вдруг гаркнул: — Пейшнс!

Она, вздрогнув, подняла глаза, швырнула ноты и вернулась на свое место.

Во время вечерней молитвы, которую всегда читают сразу же после ужина, на лице ее был написан вызов. Она рано ушла спать. Мы разошлись довольно поздно — впервые старик Форд разговорился о скватерских временах. Выходя из дома, Дэн указал на что-то рукой. Лаяла собака.

— Это Лэс, — сказал он. — Она разбудит Пейшнс.

Спаньель захлебывался лаем. Дэн бросился унимать его. Вскоре он вернулся.

— Кто-то был в саду и ушел в сторону бухты.

Он побежал вниз по тропе. Я, в сильной тревоге, — за ним. Впереди сквозь тьму слышался лай спаньеля; чуть виднелись огни поста береговой охраны. Я первым очутился на берегу; тут же ко мне подбежала собака, виновато поджав хвост. Послышался стук весел; кроме пенистых волн, не видно было ни зги. За спиной раздался голос Дэна: «Бесполезно! Ушел!» — хрипло, так, словно волнение сдавило ему горло.

— Джордж, — сказал он, запинаясь, — это тот негодяй. С удовольствием всадил бы в него пулю.

Вдруг в темноте на море вспыхнул огонек, помаячил недолго и исчез. Не проронив ни слова, мы поднялись обратно на холм. Джон Форд стоял в воротах неподвижный, безучастный — до него еще не дошло, что случилось.

— Бросьте! — шепнул я Дэну.

— Нет, — возразил он. — Я хочу вам показать. — Он зажег спичку и медленно проследил на мокрой траве сада отпечатки ног.

— Смотрите, вот!

Он остановился под окном Пейшнс и посветил спичкой. Чьи-то следы, то ли от прыжка, то ли от падения, были явственно видны. Дэн поднял спичку над головой.

— А теперь смотрите сюда! — сказал он.

Ветка яблони пониже окна была сломана. Он задул спичку.

Мне были видны белки его злобных, словно у зверя, глаз.

— Хватит, Дэн! — сказал я.

Внезапно он круто повернулся и с трудом выговорил:

— Вы правы.

Но, повернувшись, он попал прямо в руки к Джону Форду.

Старик стоял подобно могучему колоссу, темнее тем! ной ночи, словно потрясенный чем-то, уставившись на окно. Нам нечего было ему сказать. Казалось, он и не заметил нашего присутствия. Он повернулся и пошел прочь, оставив нас стоять на месте.

— За ним! — сказал Дэн. — Ради бога, за ним! Долго ли до беды.

Мы пошли следом. Сгорбившись и тяжело ступая он поднимался по лестнице. Потом ударил кулаком дверь Пейшнс.

— Отвори! — потребовал он.

Я втащил Дэна к себе в спальню. Медленно повернулся ключ, дверь ее комнаты распахнулась, и вот появилась она — в ночной рубашке, со свечой в руке, лицо ее — увы! — такое юное из-за коротких кудряшек пухлых щек пылало. Старик — рядом с ней он гигант — опустил руки ей на плечи.

— Что это такое? Ты… у тебя в комнате был мужчина?

Она не опустила глаз.

— Да, — ответила она.

Дэн застонал.

— Кто?

— Зэхери Пирс, — ответила она голосом, прозвеневшим, как колокольчик.

Он изо всей силы встряхнул ее, опустил руки, потом опять поднял их, словно собираясь ее ударить. Она глядела ему прямо в глаза; он опустил руки и тоже застонал. Насколько я мог видеть, лицо ее не дрогнуло.

— Я его жена, — сказала она. — Слышите? Я его жена. Уходите из моей комнаты!

Она бросила свечу к его ногам и захлопнула перед ним дверь. Мгновение старик стоял, как оглушенный, затем побрел вслепую вниз по лестнице.

— Дэн, — сказал я. — Неужели это правда?

— Э-э! — ответил он. — Конечно, правда; разве вы не слышали, что она сказала?

Я был рад, что не мог видеть его лица.

— С этим покончено, — проговорил он наконец. — Теперь надо думать о старике.

— Что он станет делать?

— Отправится прямо ночью к этому малому. Казалось, он в этом нисколько не сомневался. И верно: один человек действия всегда понимает другого.

Я пробормотал что-то вроде того, что я здесь посторонний, и выразил сомнение, могу ли я вообще быть чем-нибудь здесь полезен.

— Да-а, — протянул он в ответ, — себя я тоже считаю сейчас только посторонним; но я поеду с ним, если он захочет меня взять.

Он спустился вниз. Через несколько минут они выехали со двора. Я видел, как они миновали выстроенные в ряд стога сена и въехали под темную сень сосен, затем стук копыт постепенно начал затихать во мраке и в конце концов замер вдали.

С тех пор я и сижу здесь у себя в спальне и все пишу вам, а свеча уже догорает. Я, не переставая, думаю, чем же все это кончится, и упрекаю себя в бездействии. И в то же время, что могу я сделать? Мне жаль ее — больше, чем я могу это выразить словами. Ночь такая тихая — за все время до меня не донеслось ни звука; спит она или бодрствует, плачет или торжествует?

Сейчас четыре; я проспал.

Они вернулись. Дэн лежит в моей постели. Я попытаюсь, по возможности точно, передать вам все, что он рассказал, его же словами.