Джон Кеннеди

К несчастью, к этим надеждам и ожиданиям примешивались и совершенно другие интересы. Как все в его время, кто делал политику и определял мнения, Кеннеди был убежден, что центральной проблемой, с которой предстоит иметь дело Америке и всему миру, является глобальное соперничество не просто между Соединенными Штатами и Советским Союзом за влияние, но между западной демократией и восточным коммунизмом. Несомненно, он хотел ради дружбы установить связи с такими новыми государствами, как Гана и Республика Индия, но он также сильно боялся, чтобы американская пассивность не открыла дверь советскому экспансионизму. Во всех его речах, в которых эти страны вскоре стали называться «странами третьего мира» (а вскоре будет названо и кое-что еще), разрабатывалась тема о международной коммунистической угрозе. Кеннеди не повторил ошибку Джона Фостера Даллеса, госсекретаря в администрации Эйзенхауэра, предположив, что каждое государство, которое старается остаться нейтральным по отношению к «холодной войне», разумеется, является врагом или тайно сочувствует коммунистам, но в своем анализе он близок к тому, чтобы легко впасть в другое заблуждение, к которому был склонен Даллес: он рассматривал развитие других стран исключительно в свете советско-американского соперничества; он полагал, что сила соперничества присуща нациям таких стран, как Египет и Индонезия, в большей мере, чем это было там в действительности, и он почти полагал, что правительства этих стран никогда не смогут действовать автономно и им придется примкнуть к приоритетам Америки либо России. Пока новый мир оставался сферой чьих-либо интересов, он считал, что Соединенные Штаты должны проявлять заинтересованность в том, чтобы ни один американский штат не стал коммунистическим, а если это произойдет, то чтобы такое положение вещей оставалось недолго.

Эти точки зрения показывают лишь, что Кеннеди не был свободен от некоторых заблуждений своего поколения. Доктрина Мойра, свободно интерпретированная в том смысле, что Соединенные Штаты имеют преимущественную ответственность в обеих Америках (невзирая па то, что Лима от Вашингтона дальше, чем Лондон, Рио-де-Жанейро — дальше Берлина, а Буэнос-Айрес — дальше Москвы), была постоянным заклинанием американской политики, и ни один кандидат на пост президента не осмелился бы сказать, что Соединенным Штатам мало дела до того, какая система правительства существует в государствах южнее Рио-Гранде и каковы их связи с Советским Союзом. Я конце 80-х годов Рональд Рейган мог вполне серьезно полагать, что если Эль-Сальвадору позволить «стать коммунистическим», то следующее, что случится, будет марш красных в Техасе. Он много над этим смеялся, но это не повредило его отношениям с избирателями. Что касается Кеннеди, он излагал все свои предложения по внешней политике в терминах «холодной войны». За более чем сорок лет американцы допускали лишь простейшую дихотомию в объяснении мировых проблем, и теперь, когда она потерпела крах, они почувствовали себя в проигрыше. Пока это было личными взглядами Кеннеди, он не имел альтернативы принятию и использованию категорий «холодной войны» при поиске поддержки своей внешней политике. В лучшем случае он мог только просвещать американцев относительно однозначности и нюансов дипломатии, что, к его чести, он все время пытался делать.

С одной стороны, соперничество с Советским Союзом, какими бы естественными причинами оно ни было вызвано, являлось реальностью, и потенциально — опаснее всех других реальностей. Имея факты и опыт борьбы против Гитлера, было неудивительно, что Кеннеди, войдя в Белый дом, видел свою первейшую обязанность в том, чтобы управлять «холодной войной» более эффективно, чем Эйзенхауэр. Все его заявления (включая инаугурационную речь) показывают, что он считал, будто ситуация требует больших усилий, большего понимания и большей самоотдачи (что на практике означало большие затраты на оборону). Он считал, что Эйзенхауэр очень сильно зависел от ядерного сдерживания: вооруженные силы должны были иметь более разнообразное оружие и расположение тактических сил. Он полагал, что Советский Союз начнет действовать, если сочтет, что Соединенные Штаты теряют свое могущество и, следовательно, их можно запугать; это надлежало изучить. Он также думал, что разум и терпимость могут уменьшить напряжение «холодной войны» и разрешить некоторые разногласия, разделявшие Запад и Восток. Этот последний пункт указывал на слабость и противоречивость «старой гвардии», но также мог быть и просто продуктом здравого смысла.