Джон Леннон. 1980. Последние дни жизни

Вдобавок к неоконченным песням, таким как Everybody‘s Talkin, Nobody‘s Talkin, новые композиции Джона середины-конца семидесятых появлялись в результате серии кратких всплесков творчества. В 1976 году он затеял, пожалуй, самый масштабный за все годы после The Beatles, хоть и неоконченный проект: решил попробовать себя в превращении их с Йоко истории в полновесный мюзикл. «Баллада о Джоне и Йоко» – так предполагалось назвать эту работу – уходила корнями в более раннюю попытку Джона рассказать о тех же событиях в прозе.

Во время беременности жены в 1975 году он начал писать произведение, тоже названное «Балладой о Джоне и Йоко», к которому вернулся после того, как в «Дакоте» побывал Рот, и потом периодически брался за него на протяжении поздних семидесятых. Джона уже давно привлекали автобиографии знаменитостей. Он был особенно очарован воспоминаниями британского актера Дэвида Нивена «Приведите пустых лошадей», которую издали, когда шли последние месяцы беременности Йоко[28].

Боб Грюен вспоминал влюбленность Джона в эту книгу, особенно тот факт, что «Нивен дружил со всеми, самыми необыкновенными звездами Голливуда, бывал на всех сумасшедших вечеринках, но всегда оставался здравомыслящим».

Джон полагал, что актеру удалось то, с чем не справились многие знаменитости из его круга. По словам Грюена, Джон объявил: «Я буду Дэвидом Нивеном. Они все пойдут пьянствовать, а я останусь дома и напишу книгу». «Он планировал оставить безумства и жить дальше, предаваясь воспоминаниям. Он хотел быть тем, кто уцелел», – рассказывал Грюен (73).

«Баллада о Джоне и Йоко» в прозаическом воплощении значительно менялась, превращаясь из рассказа о жизни пары на глазах у публики в серию размышлений об одновременно соблазнительной и разрушительной природе славы. Неумело печатая на портативной машинке «Бравер», Джон рассуждал о подоплеке своего добровольного «выхода на пенсию», – а также о критике в его адрес таких, как Дэйв Марш, – и утверждал, что «для меня не имеет значения, буду ли я еще записывать музыку. Я с рок-н-ролла начинал, чистым рок-н-роллом и закончил (мой альбом Rock‘n‘Roll). Если я вновь почувствую эту потребность, и она будет неодолимой, тогда я сделаю это потехи ради. А если нет, я бы просто оставил все как есть. Я никогда не соглашался с представлением о том, что у художников “есть долг перед публикой”. Он не больше, чем молодежь обязана своей жизнью королю и государству. Я сам сделал себя таким, каков я сегодня. Хорошим и плохим. И только я за это отвечаю» (74).

Джон, разумеется, не был новичком на поприще прозаика, публикуя антологии своих острот «Пишу как пишется» и позднее «Испалец в колесе» (1965)[29].

В 1973 году он опубликовал знаменитый сочувственный и широко цитировавшийся лимерик в «Книге освобождения геев» Лена Ричмонда:

Зачем вы гея обижаете?
И понапрасну унижаете?
Его тело – его дело, и плевать, что вас задело,
Вы в мире лишь зло умножаете

[30].

Но теперь, когда семидесятые стремительно приближались к завершению, а его творческая мотивация находилась в одной из самых низких своих точек, Джон дал себе слово, что не будет понукать музу, чтобы вернуться исключительно из коммерческих соображений или, того хуже, радовать ненасытную публику, тоскующую по музыке своей юности. «Я не повторю одну и ту же ошибку дважды за свою жизнь», – написал он в «Балладе о Джоне и Йоко». «На сей раз вдохновение будет поставлено на место дедовскими способами – они видны всем. Если я никогда не “произведу” ничего на потребу публике, кроме “молчания”, быть посему» (75).

И все же духовный кризис Джона неизбежно касался не столько творческого тупика, сколько его персональной тюрьмы, построенной из славы и богатства, которых он так жаждал в юности: «выше высокого, громче громкого», как он с неукротимым энтузиазмом говорил другим битлам перед их головокружительным взлетом. Теперь же Леннон был опустошен непомерностью своей славы. «Наша служба наблюдения за прессой, а она охватывает весь мир, полна самых диких историй», – продолжал он в “Балладе о Джоне и Йоко”. – Среди моих любимых история о том, что я облысел и стал отшельником, “заточившим себя в своем пентхаусе”, – помесь Элвиса Пресли, Греты Гарбо и Ховарда Хьюза, – и делающим порой таинственные заявления вроде “Я внес свой вклад в общество и не намерен больше работать!” Если воспитание ребенка – не работа, то что тогда? Загадка скрывает реальность, а реальность проста: мы делаем то, что хотим делать. Точка». И не вспоминайте, что он сам часто сравнивал себя с Хьюзом и не раз вещал, что многократно исполнил свой долг перед музыкальной индустрией и боготворящей его публикой.