Джон Леннон

Через пару дней Грину позвонил Джон. «Ты чего это там еще выдумал? — рявкнул он. — Теперь мы все катаемся по улицам на мотоциклах, как на хреновом параде! Я, Йоко, три ее племянницы и служащий отеля на мотоцикле с коляской, в которой сидит Шон!»

Когда подошло время освобождать заказанные кем-то прежде них роскошные апартаменты, Джон отказался, заявив, что если администрация гостиницы желает их отъезда, пусть попытается выселить их силой. И тогда Йоко, по совету матери, арендовала по безумно высокой цене временно пустующий роскошный дом своего брата Кейсуке, расположенный в живописном горном районе.

Если Джон предполагал, что, переселившись в горы, покинет современную Японию, созданную по западному образцу, и переместится в древнюю страну, то его ожидало жестокое разочарование. Несмотря на то, что окрестности Каруидзавы изобиловали хорошо сохранившейся горной растительностью, сам город, основанный американскими миссионерами, больше походил на дурную имитацию Бар Харбора и кишел туристами, рыскавшими в поисках блинов с кленовым сиропом. Каждый вечер Йоко вытаскивала Джона из дома, и они направлялись в гости к какой-нибудь бывшей однокласснице Иоко. Во время этих светских визитов Джон вел себя очень любезно — особенно если ему удавалось найти кого-нибудь, с кем можно было поболтать по-английски. Йоко трещала по-японски, как из пулемета, что не мешало окружающим смотреть на них обоих, как на диковинку.

К началу августа напряжение, возникшее из-за продолжительного пребывания в абсолютно чуждой среде, раздражение, вызванное тем, что Йоко обращалась с ним, как с неразумным ребенком (она взяла Б привычку делать что-то «для его же блага», например, прятать сигареты), и чувство тревоги, возникшее при виде сотен тысяч долларов, выбрасываемых на всякую ерунду, привели Джона к тому, что он впал в глубокую депрессию. Однажды ночью Джон Грин проснулся от сигнала «SOS».

«По-моему, Джон сходит с ума! — задыхалась Иоко. — Он ни с кем не разговаривает и, кажется, вообще ничего не слышит. Иногда он просто стоит в углу и стонет. Это ужасно. Я знала, что ему здесь не нравится. Но мне казалось, что стоит немного подождать, и он привыкнет. Кажется, испытание оказалось для него слишком сильным. У него и без того довольно хрупкое сознание, ты же знаешь. Похоже, на этот раз он сломался!»

А через несколько дней Грину позвонил Леннон. На вопрос, что с ним, Джон ответил: «Я был мертв! Иоко убила меня; это место убило меня; эти проклятые японские племянницы убили меня».

Позднее Леннон так рассказывал Грину о том, что случилось: «Я мог валяться на кровати весь день, ни с кем не разговаривал, ничего не ел, просто отключался. Я снова начал ощущать, что распадаюсь на части. Я чувствовал себя волшебным замком, заполненным привидениями, проходившими через меня, ненадолго задерживаясь, а затем уступая место другим. И тогда я понял, с какой задачей мне необходимо справиться: я должен был быть всеми этими людьми одновременно. Но я не мог все время оставаться таким. Когда я становлюсь кем-то одним, я забываю о других и не знаю, как остановиться. Мне не хватает умения, магии, чтобы поддерживать это постоянное перетекание из одного состояния в другое. А мне это так необходимо, потому что вся хитрость и заключается именно в том, чтобы меняться».

Вероятно, многие жены отказались бы от своих планов, если бы увидели, что доводят мужа до состояния психического срыва. Но только не Йоко Оно. Она решила, что Джону нужно отвлечься. Сначала она вызвала на подмогу Джона Грина, а затем Эллиота Минца, которому предложила 30 тысяч долларов с тем условием, что он бросит все свои дела и вылетит в Японию первым же самолетом.

Вечером 24 августа, приготовив традиционные подарки, разложенные в номере, заказанном для Минца в отеле «Мампеи», Джон Леннон сел за печатную машинку и принялся за письмо, адресованное самому себе и написанное в виде дневника.